Танара
Шрифт:
Правда, большинство летчиков реагировали обратным образом: могли уснуть в любое время. У Грейфера возникла нехарактерная ситуация: он спать перестал вообще.
Но сейчас, на этой чужой, лишенной проблем земле, он чувствовал, как сон обволакивает сам по себе.
Тем более, что для ухода из реальности осталось сделать всего два движения: положить книгу на тумбочку и выключить бра.
Наконец Грейфер так и сделал.
И почти тут же заверещал сотовый телефон.
Уже засыпая, он не сразу локализовал источник неприятного звука. Он вообще забыл про существование мобильника, сунул его в сумку с вещами и не брал с собой на прогулку. И, вероятно, ему уже звонили, пока он наблюдал взлетающие самолеты, пил бренди и наслаждался красотами ночного берега.
Чувствуя, как отчаянно противится все существо, Грейфер встал, по звуку выудил проклятую вещицу. На дисплее злобно мигал его домашний номер.
Звонила жена.
Или теща.
Что, в сущности, мало отличалось друг от друга.
Ощутив мгновенный обвал всего мягкого, успокаивающего, убаюкивающего, что успело появиться в душе, Грейфер почти с ненавистью откинул микрофонную крышечку.
Часть вторая
1
Он родился жарким летом одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года в городке Акмолинске – которому лишь через три года предстояло сделаться Целиноградом – в большой и дружной семье обрусевших немцев.
Вообще-то его фамилия должна была писаться согласно звучанию – «Грайфер». Но чиновник, выдававший кому-то из предков первый паспорт, просто переписал с немецкого на русский буква в букву. Так все они стали именоваться Грейферами.
Грейфер не знал своих корней: были ли его прадеды ссыльными поволжскими немцами, или мигрировавшими на восток полусвободными потомками припущенников Екатерины, заселявшими очищенные от пугачевщины земли – или просто исконно казахстанскими немцами. Хотя сам он понятия не имел, когда и каким образом появились немцы в Казахстане, поскольку это его не интересовало ни в малейшей степени, равно как история собственной семьи.
Его вообще ничто не интересовало в жизни.
Ничто, кроме одной вещи, ради которой стоило жить нормальному человеку: авиации.
Нет, конечно, наверняка он увлекался чем-то в раннем детстве: какими-нибудь кроликами или почтовыми марками. Но сам себя он ощущал человеком с точки великого перелома, случившегося в его биографии.
Когда в возрасте неполных девяти лет его прокатил на старом, как мир, «По-2» веселый русский летчик дядя Шура – сельхозавиатор, травивший ядохимикатами просторы целинных полей.
Грейфер прекрасно помнил это главное открытие своей жизни. Не жутковатую радость высоты, не крошечные фигурки людей, и не узкие полоски всходов. Его переполнило ощущение полета – точнее, нахождения в самолете. Которым можно управлять, то есть лететь самому.
Конечно, управлял самолетом сидевший в передней кабине летчик, но Грейфер видел его движения и скрипучие перемещения тросов, которые в «По-2» тянулись поверх обшивки – и понимал, что самолет направляется рукой человека. Это было столь потрясающе, что он захлебывался от нахлынувшего со всех сторон счастья. И чувствовал, как само существование наполняется новым смыслом.
Вероятно, было в нем от рождения нечто, подспудно стремившееся к небу. Недаром же этот, лишь слегка знакомый с отцом дядя Шура запросто взял его покататься и даже не стал – как сделал бы любой разумный взрослый человек! – намертво привязывать к сиденью. Просто посадил в заднюю кабину, надел ремни, укоротив их до предела, и велел сидеть, держась за железные части, и не высовываться наружу.
Этот полет решил всю оставшуюся жизнь Грейфера.
Что казалось весьма странным с точки зрения родственников: среди Грейферов никогда не имелось тяги к технике. Семья была естественнонаучной и гуманитарной; сам отец Грейфера – агроном, – как истинный интеллигент, не мог вбить в стенку гвоздя, не отшибив при этом палец. И уж конечно, никто не помышлял о такой строгой и воинственной профессии, как летчик. Тем более, что даже тогда, через пятнадцать лет после смерти Сталина, семья продолжала по инерции жить в страхе прежних времен, когда все немцы находились под контролем и имели обязанность регулярно отмечаться в органах НКВД.
Маленького Грейфера это не волновало.
В девять лет он уже знал, что будет именно летчиком. Чего бы это ему ни стоило.
Он пошел в авиамодельный кружок местного дома пионеров; он упросил родителей выписать ему журналы, касающиеся авиации; он жадно ловил все, что хоть в малой мере было связано с самолетами.
Он бы записался и в аэроклуб, но на беду в городе не имелось даже популярной в те годы парашютной вышки.
Но тем не менее, с головой уйдя в страсть – которой умные, но недальновидные в своей интеллигентской зашоренности родители прочили не более полугода – он не забросил школу.
Он знал, что будет поступать в училище военных летчиков, и слыша от отца и матери, что в СССР нельзя рассчитывать на нормальное отношение к немцам, приказал себе сделаться круглым отличником, чтобы иметь хороший аттестат и облегчить поступление. Это была его первая настоящая задача.
Впоследствии упорство в достижении цели стало одним из главных его качеств.
Валерий Грейфер окончил среднюю школу не просто отлично, а с золотой медалью – пропуском в любое учебное заведение.
Классный руководитель настойчиво рекомендовал ему идти в университет, учиться на математика или физика, чтобы владеть авиацией на самой высокой ступени. Быть не летчиком, а конструктором самолетов.
Но Валерия это не привлекало. Целью его жизни виделся живой штурвал в руках.
Вообще говоря, с рождения он был вовсе даже не Валерием, а Вильгельмом.
Вильгельм Оттович Грейфер – такое сочетание казалось исключительно благозвучным его родителям, бабкам, дедкам, дядьям и теткам: семья чтила традиции несуществующе далекого Фатерлянда; дома бытовал даже не русифицированный диалект, а чистый немецкий язык. Который Грейфер забыл, уехав в центральную Россию и стопроцентно обрусев.
Пока он оставался маленьким, имя Вилли не смущало – точнее, было безразличным. Но когда пришла пора получать паспорт, маленький Грейфер вдруг потребовал, чтобы его записали Валерием. Не с потолка – а в честь великого русского летчика Валерия Чкалова, чей портрет он давно повесил над своим столом, мечтая во всем походить на кумира. Хотя именно во всем не мог чисто физически, обладая солидным ростом.
Родители умоляли его не ломать родовые традиции, ссылаясь на какого-то достославного прадедушку Вильгельма. А также на Вильгельма Завоевателя, Вильгельма Телля, Вильгельма Пика и еще множество всяческих Вильгельмов, прославивших истинно немецкое имя. Скрепя сердце, отец даже обещал купить сыну бензиновое чудище – мотоцикл – лишь бы тот не выпадал из семейного круга.