Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию.
Шрифт:
Однако, как писалось выше, спецификация танатологического научного знания в целом произошла лишь во второй половине XIX – первой половине XX вв. Первые танатологические исследования, соответствующие современным представлениям о научном литературоведении, по всей видимости, появляются также в данный период, точнее, в начале XX в.
В это время наблюдается выделение из литературной критики литературоведения с его стремлением к безоценочным, беспристрастным суждениям и применением специфического терминологического аппарата. На грани указанных двух смежных областей создаются эссе танатологического характера И. Анненского «Умирающий Тургенев» (1906) [Анненский 1979], Р. Иванова-Разумника «О смысле жизни. Ф. Сологуб, Л. Андреев, Л. Шестов» (1908) [Иванов-Разумник 1910], Д. Святополка-Мирского «Веяние смерти в предреволюционной литературе» (1927) [Святополк-Мирский 1997], Л. Шестова «На весах Иова» (1929, имеется в виду первая часть книги, посвященная «откровениям смерти» Ф. Достоевского
Новый виток в развитии литературоведения, как известно, был связан с открытиями русской формальной школы и дискуссиями вокруг этих открытий. Как раз в данный период появляется статья П. Бицилли «Проблема жизни и смерти в творчестве Толстого» (1928), которую в полной степени можно назвать литературоведческой, историко-литературной и которая дала толчок к изучению произведений этого писателя в танатологическом ракурсе. Ученый считает доминантой мировоззрения Л. Толстого «мистику смерти» [Бицилли 2000: 475] и объясняет свое суждение, сравнивая его творчество с художественным миром Ф. Достоевского. В статье П. Бицилли мы встречаем привычные для современного литературоведа научные приемы (использование источников личного происхождения, сопоставление творческих систем, последовательность размышлений, результативные определения) и термины (образ, тема, мотив, доминанта и т. д.). Он не только рассматривает проблемы семантики, но и касается особенностей поэтики танатологических мотивов, например в произведениях Ф. Достоевского: «Он никогда не описывает умирания. Его герои умирают мгновенно: либо их убивают, либо они убивают самих себя» [Бицилли 2000: 476].
Зарубежные танатологические исследования первой половины XX в. тоже не столь многочисленны. В. Казак указывает в качестве одной из первых литературоведческих работ в данной области книгу В. Рема «Размышления о смерти в немецкой поэзии от средневековья до романтизма» (1928) [Kasack 2005: 287], представляющую собой масштабный историко-литературный труд, рассматривающий танатологические мотивы в ментальности и памятниках письменности древнегерманских племен, периода их христианизации, высокого и позднего Средневековья, XVI в., эпохи барокко, Просвещения, сентиментализма, «Бури и натиска», классицизма и романтизма [Rehm 1967] [15] . Другие танатологические исследования этого времени посвящены мотиву «плясок смерти» (macabre, Todestanz) [Breede 1931; Kurtz 1934], писательским установкам по отношению к смерти, бессмертию, потустороннему миру [Koch 1932; Spencer 1936; Triller 1937] и т. д.
15
Нами были выявлены и более ранние работы танатологического характера (например, [Schwebel 1876; Bomstein 1900]), указанные в одном из библиографических справочников [Bauerhorst 1932: 68–69]. Однако нельзя однозначно сказать, можно ли их относить уже к литературоведению как науке.
Необходимо также заметить, что в данный период танатологические мотивы в литературе активно изучаются психоаналитиками, зарубежными и российскими. В таких работах, как «Мотив выбора ларца» (1913) [Фрейд 20026], «Достоевский и отцеубийство» (1928) [Фрейд 2002а] З. Фрейда, «Достоевский» (1923) И. Нейфельда [Нейфельд 2002], «Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя» (1924) И. Ермакова [Ермаков 1999: 208–221], «Страшное у Гоголя и Достоевского» (1927) Н. Осипова [Осипов 2002], с помощью психоаналитической терминологии рассматриваются особенности изображения смерти в творчестве определенного круга писателей.
Во второй половине XX – начале XXI вв., во время трансформации танатологии в междисциплинарную науку и усиления в ней гуманитарного начала, танатологическая литературоведческая библиография значительно расширилась. За рубежом литературному опыту осмысления смерти посвящаются специальные хрестоматии [Der Tod in Dichtung 1978; Death in Literature 1980], сборники статей [Weiblichkeit und Tod 1987; Sex and Death 1990; Death and Representation 1993; Death in French Literature 1995; Birth and Death 2007; Ende, Grenze, Schluss 2008]. В свете данной проблематики исследуются историко-литературные эпохи, национальные школы, стили и жанры, а именно: древнегреческая поэзия [Vermeule 1979], английская литература Средневековья [Tristram 1976; Galler 2007], Возрождения [Andrews 1989; Engel 2002], викторианской эпохи [Wheeler 1990; Dever 1998], французская поэзия Средневековья и Ренессанса [Dubruck 1964], фантастический реализм XX в. [Carlsson 1978], американский роман [Fielder 1960] и т. д.;
Важный вклад в развитие литературоведческой танатологии внес М. Бланшо. В его книге «Пространство литературы» (1955) одна из глав посвящена соотношению художественного произведения и пространства смерти. Размышляя о текстах Ф. Кафки, Ф. Достоевского, С. Малларме, P. М. Рильке и др., М. Бланшо замечает стремление многих писателей «властвовать собою перед лицом смерти», устанавливать с нею «отношения господства»: «Искусство – это самообладание у смертного предела, предел всякого самообладания» [Бланшо 2002: 87]. Исследователь характеризует творческий акт как «опыт смерти» и выявляет такую связь: «Писать, чтобы иметь возможность умереть – Умирать, чтобы иметь возможность писать» [Там же: 90]. Представление о гибели как возможности приводит М. Бланшо к проблеме выбора человеком «добровольной», «осознанной» (Кириллов у Ф. Достоевского), «хорошей» (Аррия в римских исторических легендах), «праведной» (лирический герой R М. Рильке) смерти. Под пространством смерти, по всей видимости, исследователь понимает танатологический опыт писателя, его концепцию по отношению к гибели не столько персонажей, сколько самого себя как субъекта творчества. Черты такого онтологического подхода к литературе как к одной из форм (исторически приоритетной) взаимодействия между человеком и Танатосом свойственны и философской работе В. Янкелевича «Смерть» или историко-антропологической книге Ф. Арьеса «Человек перед лицом смерти», которые наполнены примерами из мировой словесности.
Нельзя обойти вниманием также статью Ф. Хофмана «Смертность и современная литература» (1958), вошедшую в книгу «Значение смерти» (1959) под редакцией Г. Фейфеля, которая, напомним, стала знаковой для развития гуманитарной танатологии. Наряду с концептуальными рассуждениями о трансформации отношения к смерти в XX в. литературовед выделяет два основных типа изображения кончины в мировой литературе: «Существуют два принципиальных вида образа: первый полностью реалистический, другой совершенно “идеалистический”. В первом случае мы имеем дело с memento mori, червем-победителем (…), во втором – воображение старается как можно тщательнее нивелировать признаки разложения, предлагая взамен духовные идеи. Другими словами, в этом втором типе заключается идея смерти как трансценденции. Все трансцендентные иллюзии имеют в своей основе желание отвергать телесную природу человека…» [Hoffman 1959: 136].
Ф. Хофман устанавливает тесную связь между изображением смерти и восприятием пространства и времени: «Эпоха, когда люди мало верят в бессмертие или мало удовлетворены надеждой на бессмертие, благоприятна для создания литературы, которая делает акцент на пространственных сторонах жизни. Эта литература также интересуется концентрацией объектов с их текстурой, со специфическими ценностями, переживаемыми в опыте. Если смерть – стена, а не порог, темп переживаний уменьшается, внимание ко времени переходит в сосредоточенность на пространстве, и каждая деталь изменения фиксируется и хранится» [Ibid.: 136–137].
Литературовед рассматривает проблему смерти в контексте трех понятий: милосердие, насилие, личность – и определяет место этих концептов в литературе, возникшей в условиях мировых войн и имперсонального уничтожения. Дихотомия милосердия и насилия во внутреннем мире человека (писателя) – в том числе танатологический вопрос, определяющий отношение индивида к своей будущей кончине, степень его веры в бессмертие: «…Можно сказать, что насильственное уничтожение возможностей милосердия заставляет личность ответственно относиться к смерти» [Ibid.: 138].
Работа Ф. Хофмана, безусловно, занимает важное место в становлении литературоведческой танатологии, в осмыслении особенностей изображения смерти в современной литературе. Необходимо отметить также факт употребления исследователем термина «танатология» [Ibid.].
В 1970-е гг. со статьи «Гоголь и смерть» (1979) начинает свои танатологические изыскания известный славист В. Казак. Эта работа вылилась в масштабный проект «Смерть в русской литературе», замысел которого окончательно оформился, по всей видимости, в 2001 г., но не был осуществлен из-за смерти литературоведа в 2003 г. В 2005 г. был издан сборник танатологических статей В. Казака, посвященных проблеме смерти в творчестве А. Пушкина, Н. Гоголя, Ф. Достоевского, Л. Толстого, Г. Иванова, Д. Андреева, К. Паустовского, В. Линденберга; также в нем были опубликованы наброски введения к монографической работе, концептуальные тезисы общего характера и относительно произведений сорока других русских писателей XIX–XX вв. [16]
16
На русский язык переведена статья В. Казака «Смерть в творчестве Пушкина» [Казак 2002].