Танатонавты
Шрифт:
В приятном возбуждении, словно гангстер, наконец-то попавший в хранилище банка, Рауль прошептал:
— Тсс… Вот оно!
Мы вошли в застекленную дверь.
И чуть не выскочили обратно. Большинство пациентов службы сопровождения умирающих действительно были больны. Справа от нас беззубый старик с разинутым ртом издавал зловоние метров на десять от себя. Еще ближе какое-то истощенное существо неопределенного пола не мигая смотрело на коричневое пятно на потолке. Из носа у него текла прозрачная слизь. Слева — лысая дама с одной-единственной прядью светлых
Смерть, не в обиду Раулю будет сказано, это вовсе не боги, богини или реки, полные рептилий. Смерть — это медленный распад человека.
Правы, ох правы были мои родители: смерть страшна. Я бы немедленно бросился наутек, если бы не Рауль, потащивший меня к почти лысой даме.
— Извините, что беспокоим, мадам…
— Зд-ддравств-в-уйте, — запинаясь, сказала она голосом, дрожавшим сильнее, чем ее тело.
— Мы — студенты из школы журналистики и хотели бы взять у вас интервью.
— П-по… почему у меня? — с трудом произнесла она.
— Потому что ваш случай нас заинтересовал.
— Нет… во мне… ничего… интересного. У… уходите!
От истекающего слизью существа мы никакой реакции так и не дождались. Тогда мы направились к вонючему старичку, который принял нас за пару карманных воришек. Он засуетился, будто его оторвали от крайне важного дела.
— А? Что? Чего вы хотите?
Рауль повторил:
— Мы учимся в школе журналистики и готовим репортаж о лицах, переживших кому.
Старичок сел в кровати и горделиво выпрямился:
— Ясное дело, я пережил кому. Пять часов в коме, и, смотрите-ка, я все еще здесь!
Глаза Рауля вспыхнули.
— Ну и как там? — спросил он, словно разговаривал с туристом, приехавшим из Китая.
Старичок ошалело уставился на него:
— Что вы имеете в виду?
— Ну, что вы пережили, пока были в коме?
Видно было, что собеседник Рауля не понимал, куда тот клонит.
— Да я же говорю, я пять часов провел в коме. Кома, понимаете? Это именно когда ничего не чувствуешь.
Рауль не сдавался:
— У вас не было галлюцинаций? Вы не припоминаете света, ярких красок, чего-нибудь еще?
Умирающий вышел из себя:
— Кома — это вам не кино! Начнем с того, что человек очень болен. Он приходит в себя, и у него все тело ломит. Тут не до гулянок. А вы в какую газету пишете?
Вдруг откуда-то выскочил санитар и тут же разорался:
— Это что такое? Сколько можно беспокоить моих больных? Кто разрешил войти? Вы что, читать не умеете? Не видели: «Посторонним вход воспрещен»?
— Вместе против дураков! — выкрикнул Рауль.
Мы бросились наутек. И конечно, заблудились в лабиринте кафельных коридоров. Мы промчались через палату для больных с ожогами третьей степени, через отделение, полное инвалидов в колясках, а оттуда попали прямо туда, куда ходить не следует. В морг.
Обнаженные трупы рядами лежали
Молоденький студент, вооруженный клещами, снимал с мертвых рук обручальные кольца. У одной женщины палец опух, и кольцо никак не слезало. Студент зажал ее палец клещами, чик — и палец шмякнулся на пол.
Я тут же упал в обморок. Рауль вытащил меня наружу. Мы оба были без сил.
Мой друг оказался неправ. Правы были мои родители. Смерть омерзительна. На нее нельзя смотреть, к ней нельзя приближаться, о ней не следует говорить и даже думать.
25. Лапландская мифология
Для лапландцев жизнь — это губчатая масса, покрывающая скелет. Душа находится в костях скелета.
Поймав рыбу, осторожно отделяют мясо, стараясь не повредить ни одной косточки. Потом бросают рыбий скелет в то же самое место, где выловили рыбу. Лапландцы убеждены, что природа заставит скелет обрасти новым мясом, рыба оживет и через несколько дней, недель или месяцев на этом же месте их будет поджидать свежая добыча.
Плоть всего лишь украшение, а вот кости — истинное вместилище души. Так же думают монголы и якуты, которые собирают из костей скелеты убитых ими медведей. Чтобы не повредить хрупкие кости черепа, у этих народов запрещено есть мозги, хотя это и деликатес.
26. Расставание
Некоторое время спустя после нашей вылазки в больницу Святого Людовика мать Рауля решила переехать в провинцию. Много лет утекло, прежде чем мы встретились вновь.
Мой отец умер в тот же год от рака легких. Десятифранковые сигары сделали свое дело. Шпинат, спаржа и анчоусы: я пролил реки слез на похоронах, но никто не обратил на это внимания.
Вернувшись с кладбища, мать превратилась в тирана, настоящую мегеру. Она лезла во все мои дела, за всем следила и диктовала, как мне жить. Без всякого стеснения она рылась в моих вещах и нашла дневник, который я надежно, как мне казалось, спрятал под матрасом. Самые замечательные пассажи она тут же зачитала вслух моему брату Конраду, который был в полном восторге, видя мое унижение.
Я не сразу оправился после такой травмы. Дневник всегда был моим другом, которому я поверял свои мысли, не боясь осуждения. А теперь этот друг меня предал, хотя не его была в том вина.
Конрад язвительно комментировал:
— Ого, а я и не знал, что ты втюрился в Беатриску. С ее-то патлами и прыщами! Ну ты, братец, даешь.
Я делал вид, что мне все равно, но мать прекрасно знала, что лишила меня товарища. Она хотела, чтобы у меня не было друзей. Чтобы не было даже любимых вещей. Она считала, что ее одной достаточно для удовлетворения всех моих потребностей в общении с внешним миром.