Танцуй, пока молодой
Шрифт:
«В один день я познала, что такое настоящий человеческий ужас. Даже нет, скорее нечеловеческий, а животный… Меня размазало, размазало так, что на какое-то время я превратилась в амёбу одноклеточную»…
Будучи Нарциссом по своей природе, она подолгу любовалась собой перед зеркалом, предварительно скинув одежду. Её всё устраивало, за исключением отсутствия дорогих украшений и дорогого белья на её прелестном и таком любимом теле.
Дольче Габбана, Гуччи, Версаче, Пако Рабан, Валентино – имена великих мировых кутюрье, одно перечисление которых производило эффект индийской мантры и отрывало её от земли, унося в мир грёз и эротических фантазий.
Замужество подарило ей возможность материализовать свои мечты в виде золотых украшений и фирменных тряпок. Где-то в глубине души она понимала, что не любит мужа, но всегда щедро дарила ему иллюзию этого глубокого, всепоглощающего чувства в виде суррогата эротических сцен, подсмотренных в голливудских блокбастерах. Ей очень нравилось воплощать свои фэнтези в скучную, пусть даже очень сытую, реальность бытия.
Она купала дочь, когда раздался тот роковой, изменивший всю её жизнь, звонок её институтской подруги. Наскоро смыв шампунь «Джонсонс бэби» с кудрявых волос дочери, она попросила её подождать минутку и пошла в переднюю, где на журнальном столике, рядом с уютным креслом, стоял телефон. Мобильников тогда ещё не было.
Рядом была начатая пачка её любимых сигарилл с золотым ободком у основания и терпким запахом, дарящим одновременно ощущение комфорта, релакса и предвкушения приключений.
Её материнский инстинкт неожиданно дал сбой. Произошёл провал во времени, когда протрепавшись семь, а то и все десять минут, она не обнаружила дочери, войдя в ванну.
На секунду ей показалось, что Катька прячется от неё где-то в соседних комнатах, может быть голая и обиженная, ревнуя её к разговору с подругой.
Взяв в руки большое небесно-голубое, привезённое из Парижа махровое полотенце, она направилась в соседнюю комнату.
Мысль о том, что нигде не было отпечатков мокрых Катиных ножек, заставила её впасть в ступор и стала медленно, медленно проникать в её ещё заполненный диалогами с подругой мозг.
Ужас как шар в боулинге, выпущенный безжалостной рукой рока, сминал и рушил все внутренние, такие милые и устоявшиеся, конструкции её новой состоятельной обеспеченной, с уже отлаженным алгоритмом комфорта жизни. Страх стал заполнять образовавшуюся пустоту внутреннего пространства её холёного, изнеженного тела.
На одно мгновение ей показалось, что вокруг неё и внутри её телесной оболочки всё замерло – просто выключили звук и откачали воздух из окружающего её пространства, а такое любимое и обожаемое её тело, полностью лишённое веса, тряпичной куклой летит в бездну.
Она вдруг отчётливо поняла, что её маленькая тихая дочка Катя лежит на дне ванны под густой пеной американского шампуня «Джонсонс бэби».
Эта мысль взорвала и вынесла ей мозг. Став на колени перед ванной, она стала просить прощенье, заливаясь слезами и лихорадочно шаря в мыльной пене, не решаясь опустить руки чуть глубже.
Наконец, набравшись смелости и опустив руки глубже в воду, она вздрогнула, коснувшись головы своей утонувшей дочери.
Подвывая и лязгая зубами, она вынула мёртвую Катю из воды, взяла её на руки, прижала к груди и не понимая, что делать дальше, замерла, не сводя глаз с уснувшей навеки дочери.
Струйки уже остывшей воды, прохладным водопадом омывающие низ живота, бёдра и ноги, постепенно затихая, перешли в капель, чья скорость и частота вскоре поменяли свой ритм на редко падающие капли.
Конфигурация лужи вокруг Галиных ног стала отдалённо напоминать силуэт сбитого и раздавленного на асфальте голубя.
Мысли, ещё не так давно молнией взрывавшие ей мозг, теперь начинали вязнуть и зависать, в виде отдельных слов или фраз, не выстраивающихся в логическую смысловую цепочку.
Безумие, отключив работу нейронов мозга и включив программу автопилота, передало рычаги управления телесной памяти.
Инстинктивно двигаясь в сторону детской, Галя машинально напевала колыбельную, вернее, пыталась её напевать, издавая звуки, отдалённо напоминающие мычание глухонемых.
Встав в дверном проёме Катиной комнаты, опираясь центром спины о дверной косяк, словно лишившись сил, Галя медленно, не выпуская из рук окоченевшее тело своего ребёнка, сползала на пол.
Опустившись на колени, Галя стала продвигаться в сторону уютной маленькой кроватки у окна, продолжая прижимать, спящую вечным сном дочь. Неожиданно, перевернувшись на спину, она положила её себе на грудь и стала разглаживать влажными пальцами её спутавшиеся волосы.
Вся её материнская сущность до конца отказывалась принимать вынесенный ей самим существованием приговор.
– За что мне эта боль, эта мука, за что?!
Катина кровать была низкой, поэтому Гале не составило труда, прижимая левой рукой остывшее тело дочери к своей груди, правой разобрать кровать, откинув одеяло.
Уложив в постель мёртвую дочь и накрыв до подбородка одеялом, она вспомнила, как ещё вчера она читала ей на ночь сказку об Иване Царевиче и Василисе Прекрасной.
– Поцелуй меня, мамочка, – засыпая, еле слышно попросила Катя. – Я люблю тебя, – беззвучно одними губами прошептала дочь.
Галя не помнила как, покинув детскую, оказалась в коридоре. Шатаясь, она дошла до мастерской.
Её незаконченный поясной автопортрет встретил у порога самодовольной улыбкой успешной и самовлюблённой женщины, раздающей бесплатные советы направо и налево своим, менее удачливым в семейных делах, подругам.
Собственно, именно такой она и была всего несколько минут назад. Гале показалось, что прошла целая вечность, с тех пор, как она последний раз бралась за кисть.
– Ну что, сука, довыёживалась?! – сказала она, подходя к автопортрету и грозя ему кулаком. Ей захотелось взять на кухне нож и разрезать холст в лоскуты, а затем с остервенением топтать его ногами, разломав подрамник. Орать и выть, выть и орать!