Танцующие в темноте
Шрифт:
Камероны тоже пришли на похороны: Норман, симпатичный, но насупленный, и Кейт — о, как сильно изменилась Кейт! Ее красивые волосы теперь были коротко подстрижены, а некогда стройная фигура стала толстой и бесформенной. Озабоченное лицо казалось побитым; на нем не было синяков, шишек или шрамов, но Фло частенько видела такие же лица у своих «леди», влачивших жизнь словно крест. Но глаза Кейт по-прежнему сияли, будто она сохранила надежду, что все еще повернется к лучшему — а может, все дело в детях, которые заставляют любую женщину гордиться собой. Миллисент, которую Фло единственный раз видела в роддоме, через несколько дней после рождения, теперь превратилась в грациозную, стройную молодую женщину. В ее красивом волевом лице, в отличие от матери, не было и признака уязвимости. Она была с мужем, как и Труди, чья свадьба состоялась
— А поминки? — Бел была разочарована, когда присутствовавшие на похоронах отправились туда, а Фло пошла к золотистой «кортине».
— Я и кусочка не откушу от угощения, приготовленного Мартой, — отрезала Фло. — И не смотри на меня так, Бел Эддисон, не надейся, что я тебе скажу почему. Если ты голодна, давай зайдем в паб. Лично я бы выпила чего покрепче.
Вот и Салли ушла, став воспоминанием, как мама и папа, мистер Фриц и Хью. Когда умирал близкий человек, для Фло словно заканчивалась очередная глава ее жизни. Однажды и она умрет, и тогда книга закроется навсегда. Фло вздохнула. Ей определенно нужно было выпить.
Сентябрь 1996 года
Фло прижала пальцы к пульсирующим вискам, но давление, казалось, только подчеркивало пронзающую боль. Она знала, что ей давно надо было сходить к врачу с этими головными болями, но она говорила Бел: «Я предпочитаю не знать, если это что-то серьезное». Бывало, что боль становилась просто невыносимой и единственное, чего ей хотелось, так это кричать: было такое ощущение, что голову все сильнее и сильнее сжимает железный обруч. От бокала шерри становилось еще хуже, от двух бокалов лучше, а после третьего она начинала хмелеть, и боль исчезала совсем. Напиваться казалось лучше, чем дать кому-то разрезать себе голову и ковыряться внутри, превратившись в овощ. Питер, приятный молодой парень, который жил рядом и был так похож на мистера Фрица, выносил пустые бутылки, потому что Фло стыдилась выставлять их для дворников.
Озабоченная Бел убедила ее проверить глаза, но офтальмолог сказал, что для женщины ее возраста у нее отличное зрение, хотя выписал очки для чтения.
Фло вспоминала, как мама приходила в ужас от мысли о стоящем рядом с ней хирурге с ножом. Девочки расстраивались, беспокоились, что она умрет. Но маме тогда было всего сорок с лишним лет. А Фло уже исполнилось семьдесят шесть, без мужа, без детей, которых может волновать, жива она или мертва. Бел будет ужасно тосковать по ней, Чармиан в меньшей степени — у нее муж, двое детей, трое внуков, за которыми надо присматривать с тех пор, как Минола снова пошла в колледж. Том О'Мара уже не так нуждается в ней, теперь он женат, у него две прекрасные маленькие девочки, хотя он по-прежнему регулярно приходит на площадь Уильяма, по крайней мере раз в неделю, часто принося с собой бутылку вина и еду из китайского ресторана за углом. Фло никогда не спрашивала, как он зарабатывает деньги, которых у него, по-видимому, было навалом. Прожив годы своим собственным умом, участвуя в авантюрах, которые едва ли были законными, сейчас он имел какое-то отношение к клубу, говорить о котором отказывался наотрез. Фло подозревала, что она единственный человек на земле, который знает настоящего Тома О'Мара — человека, который любит и нежно суетится вокруг нее, приносит ей маленькие подарки. Она могла поклясться, что за пределами ее квартиры Том становился совершенно другим человеком — возможно, даже его жена и дети не знали, каким мягким и нежным он может быть. Бел его на дух не переносила, но все же вынуждена была признать, что он поступил очень порядочно, определив Нэнси, у которой помутился разум, в дорогой дом престарелых в Саутпорте.
Музыка наполняла квартиру на подвальном этаже, достигая каждого ее уголка, укутывала Фло волшебным одеялом,
— Закрой глаза, — сказал он, поддразнивая Фло. — У меня для тебя подарок, сюрприз.
Фло закрыла глаза, и из колонок вдруг полились звуки «Танцующих в темноте». Она сразу же открыла глаза и несколько секунд пребывала в каком-то смятении. Фло никому не рассказывала, что именно под эту мелодию она танцевала с Томми в «Мистери» более полувека назад.
— Почему ты купил эту пластинку, Том? — жалобно спросила она.
— Ты месяцами беспрерывно мурлыкала это. И я решил, что ты захочешь услышать, как поет эту песню профессионал. Это Бинг Кросби, ну, тот, который поет «Белое Рождество».
— Я знаю, кто такой Бинг Кросби. Это очень мило, Том. Спасибо тебе большое.
Поначалу она слушала пластинку не очень часто, боясь, что разворошит болезненное прошлое, но в последнее время, когда с головой стало хуже и читать она уже не могла, Фло ставила ее все чаще и чаще. Воспоминания о любви, более страстной и трагичной, чем всё, о чем она читала, действовали успокаивающе, лучше, чем книга. Она видела себя танцующей под деревьями со своим потерянным любовником, видела, как они ласкают друг друга, шепчут какие-то слова, которым суждено стать их последними и прощальными.
Бел твердила ей, что нужно делать зарядку, а не торчать целыми днями, как пень, перед телевизором и напиваться вдрызг.
— Я каждый день проезжаю по несколько миль на велосипеде у себя в ванной, — гордо кричала она сквозь свои новые жуткие вставные зубы, которые были слишком велики и делали ее похожей на пожилую Эстер Ранцен.
— Мне семьдесят шесть лет, Бел, — говорила Фло с негодованием. — В этом возрасте я имею право быть пьяным вдрызг пнем.
Что бы она делала без Бел? Без Чармиан и Тома, мистера Фрица, без Салли, без Хью, своего сына? Ей повезло, что у нее так много людей, которых она любит и которые любят ее.
— Который час?
Она посмотрела на часы. Только что пробило шесть. Но утра или вечера? Какой сейчас месяц? Какой год? Последнее время ей все чаще становилось страшно оттого, что она не могла вспомнить вчерашний день, что забывала лечь в кровать, поесть, посмотреть по телевизору свою любимую программу. Однажды она чуть не вышла на улицу в ночной сорочке. На днях она забыла, кто она такая. Но она не теряет рассудок, как Нэнси. Фло улыбнулась. Нет, проблема в том, что у нее либо страшная боль, либо она пьяна как сапожник.
Она подошла к окну и открыла шторы, но все равно не смогла определить, рассвет сейчас или сумерки. В нескольких футах от земли повис густой туман. С площади доносились звуки, но они доносились всегда, независимо от времени суток; она слышала, как проехала машина, слышала голоса… Кто-то прошел мимо, и она увидела меньшую, чем обычно, часть человека, потому что колени закрывал туман. Услышала звон молочных бутылок. Должно быть, это утро, следовательно, она просидела всю ночь.
Пластинка, которую она ставила несчетное количество раз, опять умолкла. Наступившая тишина странным образом показалась Фло более оглушительной, чем музыка. Ей слышалось какое-то жужжание, словно вокруг кружились миллионы пчел. Пока Фло прислушивалась к тишине, ее разум освободился от всего и абсолютно опустел. Она села на комод, пытаясь понять, что делает в этой странной комнате, полной теней. Здесь слишком много мебели, слишком много украшений, слишком много цветов. Комната ей не понравилась. Память постепенно возвращалась, червем вползая в голову: она живет на Бернетт-стрит, с мамой и папой.
— Но что я делаю здесь? — спросила она у странной комнаты и у теней, проплывающих над головой.
Ответа не последовало. Может, она у кого-то в гостях? Чей это дом?
— Есть кто-нибудь? — По-прежнему никакого ответа. Фло в отчаянии сжала кулаки, стараясь решить, что ей делать. Очевидно, нужно выбираться отсюда, идти домой. А еще лучше — пораньше прийти на работу, заняться глажкой, оставшейся со вчерашнего дня. Мистер Фриц приятно удивится.
Она увидела пальто, висевшее за дверью, оно показалось ей смутно знакомым. Фло надела его и вышла. К ней бежал мужчина в странном красном облачении, прямо как Санта-Клаус. «Мистер Фриц!» — улыбнулась она.