Танцующий феникс: тайны внутренних школ ушу
Шрифт:
Ритуал самодостаточен. Он ничего не «объясняет», но приобщает к некоему пространству и строю жизни. Религиозный ритуал всегда связан с переживанием религиозных истин, с религиозным преданием и писанием. Наличие устного предания ушу (наряду с «писанием» — священными текстами школ) также отражает ритуальную подоплеку китайских боевых искусств. Мифы, легенды, рассказы о тайных приемах и деяниях великих учителей, отвлеченные, казалось бы, философские рассуждения — это и есть единственный способ словесной передачи внутреннего смысла ушу, ибо прямые рациональные объяснения оказываются здесь бессильны.
Праздник внутренней жизни
Во многих «семьях» боевых искусств до сих пор сохранились свои праздники. В старом Китае
Задумаемся, почему празднику в школе ушу придается столь большое значение? Почему в центре многих праздников незримо или в символическом действе присутствует фигура легендарного мастера?
Жонглирование мечом-дао в ХIII-ХV вв. считалось частью не только боевой практики воинов, но и народной забавой
Ответ на этот вопрос станет очевидным, если мы рассмотрим ритуал посвящения в одном из самых знаменитых китайских тайных обществ «Триада», или («Общество Неба и Земли»), ячейки которого долгое время являлись центрами занятий ушу на юге Китая.
Ритуал сводился к тому, что вступающий должен был пережить собственную смерть, осознать себя воистину ушедшим из этого мира. Но его душа должна ощутить все то, что когда-то переживали отцы — основатели общества, одним из которых считался чаньский патриарх Бодхидхарма. Посвящаемому следовало совершить мистическое «путешествие» по истории общества. Он странствовал по знаменитым местам Китая, начиная с Запада, куда уходит солнце и где встает рассвет, и где призрачно — несубстанциальное соприкасается с материальным. Человек уподобляется даосскому «неродившемуся младенцу», он еще не появился на свет, еще отсутствует в этом мире и соприкасается с миром духовных сущностей.
Когда неофит входит в такое состояние, наставник начинает задавать ему вопросы, касающиеся мифологической истории Китая, например, по житиям восьми даосских «бессмертных» и «боевых героев», по истории «Триады», причем ответы на вопросы заранее известны. Испытуемый должен не просто ответить — он должен пережить состояние своих героев, прочувствовать их как самого себя.
От ученика требуется, чтобы он осознал себя вместилищем всей судьбы школы, ее героев и учителей. Не важно — правдива или легендарна ее история, важно, что она помогает человеку ощутить себя телесно и духовно сопричастным «истинной» традиции ушу.
В школах ушу, расположенных в районе гор Удан, такое состояние называется «Великим чувствованием», «Великим просветлением», «Великим озарением», эта терминология пришла из даосских школ. На краткий миг ритуала посвящаемый ощущает то же, что и просветленный, или «истинный человек» (чжэньжэнь). Примечательно, что «истинного человека» даосы называли также «чжижэнь» — «достигший человек» и «нэнжэнь» — «человек, способный [на запредельное]». Подобные посвящения и праздники пришли в ушу из народной ритуальной
Праздники ушу в Китае носили не только полузакрытый, «семейный» характер, но и выходили далеко за рамки школы, охватывая порой несколько деревень. Нередко они сопровождались переодеванием (праздник «да у» — «большое сражение»), надеванием масок (боевые «игры Чию»), и им были присущи многие другие элементы, характерные для народной карнавальной культуры. Начиная с VIII в. практически ни один народный праздник не обходился без массовой демонстрации ушу, которую начинали лучшие бойцы, а затем к ним могли присоединяться и зрители, что становилось кульминационным моментом деревенского праздника. Он объединял людей единым порывом, здесь уже не существовало регулирующих установок и сковывающих рамок культуры, а в силу вступала иная «культура» — культура богов и духов, с которыми и соотносили себя участники ранних боевых ритуалов. Здесь, кстати, и находится исток разделения придворных танцев на «гражданские» (вэнь) и «военные» (у), хотя те другие могли выполняться с оружием. В «военных» танцах царствовала стихия транса и необузданного экстатического состояния. При «гражданском» танце участник, наоборот, как бы демонстрировал контроль над этой первобытной стихией, подчинялся нормам «культуры», ставя их выше стихийно-природного начала, чинно и благородно совершал ритуальные движения. Интересна оценка таких танцев самим Конфуцием, который на первое место в своем учении ставил гармонизирующее воздействие культурного и ритуального начал на человека: «Учитель сказал о музыке „шао“ (музыка гражданского танца — А. М.), что она и очень красива, и весьма добродетельна, а вот музыка „у“ (музыка боевого танца — А. М.), хотя также весьма красива, но все же недостаточно добродетельна» [174].
Праздник перерастал в могучий поток, захватывающий всех участников и присутствующих. Он передавал от человека к человеку нечто большее, чем восхищение мастерством участников, это была единая пульсация человеческой толпы. Интересно, что в городских боевых представлениях «вашэ» участвовали и женщины, которых называли «нюйчжань» — «колышущиеся» или «трясущиеся женщины». Смысл этого названия станет ясен, если мы вспомним «тряску» шамана в момент транса или участника архаического танца австралийских аборигенов, когда он входит в резонанс с вселенскими силами или духами. Видимо, к моменту проникновения боевых праздников в города так называемых «нюйчжань» там уже не было, но само название свидетельствует, что изначально они присутствовали в таких праздниках.
Со временем многие «боевые» праздники в некоторых местностях превратились в разыгрывание театрализованных пьес на темы боевых искусств. Однако сама суть праздника сохранилась и до сих пор.
От празднества к спектаклю
Неистовство народного праздника нашло и другое продолжение в истории. Помост для демонстрации приемов был сделан более высоким, начали сооружаться места для публики, речитативы стали более взаимосвязанными, демонстрировался не просто поединок, но некий сюжет из реальной или легендарной истории. Так зарождалась традиционная китайская «боевая драма», которую можно встретить сейчас в репертуаре всемирно известной Пекинской драмы (ее называют иногда «Пекинской оперой»), Сычуаньской, Аньхойской и других.
Китайская драма включает в себя четыре важнейших элемента, ставшие каноном уже к ХIV в.: пение (чан), речитатив (нянь), действо (цзо) и боевые сцены, или «поединки» (да). Первоначально все это и было традиционным народным боевым празднеством, перенесенным с площади на специальные подмостки. Если для городских представлений «вашэ», распространенных в ХII в., просто огораживалась площадка или строилась невысокая сцена, а его участниками были ремесленники и торговцы, рекламирующие свои товары, то в «боевой драме» уже имела место специализация, здесь участвовали профессиональные артисты. Прибавился элемент игры, ее техника приобрела необходимую филигранность — так родилась «боевая драма».