Танцы на осколках
Шрифт:
– Хитро, - одобрила Мурка. Бабка ей нравилась. – А как же остальные? Ведь есть же еще чародеи и ворожеи?
– А то, - крякнула старуха, - Кто подальше от сикель мест подался, ну а кто сидит, прижав хвост, нонче опасно волшбой заниматься. Раньше почитай каждый месяц с весны по осень на шабаши летали, а теперь повезет, коли на Купалу соберемси. Лысая гора, совсем уж не лысая, а поросла вся, тьфу: вытаптывать-то некому.
Бабка, крякнув, поднялась с табурета, и, откинув крышку в полу, спустилась в погреб. Вся троица переглянулась, а с печи раздался храп: Геру в душной комнате да на сытое брюхо разморило, и Прежний, уснул, свесив руку с печи. Брест молча сверлил Милку взглядом, та только пуще прежнего опустила глаза и готова была сквозь землю провалиться от стыда.
Вскоре бабка появилась из подполья и вынесла огромный жбан холодного запотевшего кваса. Наемник поднялся и помог его поставить на стол, за что получил одобрительный кивок.
– Скажи-ка нам, мать. – Спросил он, усаживаясь обратно.
– А почему же тогда нас просто не спровадить подальше от рубина, коль знаешь, что мы его в Тринницу понесем? Лежал бы камень и дальше себе у чародея этого, раз мужик силы его не ведает…
– А потому, что Истомир рано или поздно почует её, и тогда наверняка выяснит, что за волшба такая и как ее пользовать. Надежней будет, коли рубин храниться будет у простых людей, а еще лучше вообще потеряется.
– А что же вы тогда сами его не добудете? Раз в нем магия есть великая, - поддакнула Мурка наемнику.
– Я ж, голубушка, не мужик, мне не по нутру да не по возрасту в драчки за власть встревать. – сверкнула желтым глазом старуха.
– Ну, все, хватит лясы точить, мойте миски, а я за приспособой одной схожу. – Бабка поднялась и подошла к сундуку. Погладив по голове кота, так что у бедолаги кожа со лба на затылок съехала – кот и ухом не повел от таких нежностей, видимо привык – бабка взяла его, как полешко, и посадила к Гере на печку.
– Посиди тут Василек, - скрипуче промурлыкала она животинке, и, подойдя к сундуку, откинула крышку.
Милка тем временем шустро схватила миски: свою и Бреста, и отнесла к кадке с водой. Прежняя со вздохом поднялась и последовала за ней. Старуха рылась в углу, шумно перебирая барахло в сундуке.
– Ага, нашла, - заключила она, захлопывая расписную крышку.
Ведьма, сутулясь, дошла до стола и бросила на него обычный клубок шерстяных ниток, размером с детскую голову.
– На-кась.
Наемник недоуменно уставился на стол:
– И?
– От ить дурень, - сплюнула бабка, - Клубок вас до башни Истомировой доведет, а потом обратно ко мне. Отдаю с возвратом, у меня немного таких осталось: Васька, когда котенком был, раскрутил половину, играючись.
Кот, словно подтверждая ее слова, смачно зевнул на печи, обвел всех мутным взглядом и отвернулся, дальше спать.
Девки, домыв посуду, вернулись к столу. Бабка дождалась всех, пока обратно на лавки усядутся, и заскрипела:
– Теперь вот что. Дело, которое вы задумали, должно выгореть, но чую, обернется оно вам боком. Особенно тебе, - ворожея ткнула пальцем в Мурку.
– А посему слушай сурьезно: друга своего не слушай касательно камня, почему так - поведала уже. Что же до всего остального, он тебе правду-матку говорит: присмотрись и все вспомнится. Еще одно: Истомиру ни полсловом, ни намеком не дай понять, что ты из Прежних: бедой может оборотиться. Теперь ты, - она повернулась к Милке, - Бате когда весточку передашь, что жива здорова, м? От ить дура, приключений ей захотелось! Ладно, дитё неразумное, сама с ним парой слов перекинуся. А ты не зыркай на меня, не зыркай, сказала - расскажу, значит - расскажу! – бабка стукнула сухим кулаком по столу.
– И не смотри на меня жалобным взглядом, а послушай лучше. Про мужика забудь, не тебе он суженый, и горшки я свои перепроверю, чтоб ты зелье какое приворотное не прихватила, как сон-траву в прошлый раз.
Милка сидела опустив голову, со щек текли редкие слезинки. Даже в полумраке было видно, как покраснели ее щеки и уши, служанка спрятала лицо в ладони и тихо всхлипнула.
– Ниче-ниче, поревешь побольше – поссишь поменьше, - заключила старуха, похлопав Милку по плечу, и отвернулась к Бресту.
– Ну и ты, голубчик, у меня осталси. Всем не поможешь, больно тяжкую ношу ты взвалил на свои плечи. Как зазноба твоя преставилась, так от бессилья и горя припрятанного у тебя бзик и появился: всех спасти хочешь - поэтому же ты и на князя тогда с кулаками кинулся. А Миленке твоей не суждено было разродиться, помереть должна была девка, ничем бы ты ей не помог. Да, истинно зрю, не твоя то доля дома сидеть, да детишек няньчить.
Брест вздрогнул. Вся кровь разом отлила от лица и он сидел, как живой мертвец. Желваки напряглись под серой кожей, а пальцы сцепились в тугой замок. Бабка резала по зажившей ране, вскрывая её по новой.
– Горе твое уйдет, - продолжила она, прикрыв глаза, сморщенными пергаментными веками, - Когда судьбу свою встретишь, тогда и мир в душе найдешь. Только камень не вертай в Тринницу, не дай ему попасть в лапы церковников. – Закончила бабка.
Ворожея распахнула желтые ястребиные глаза и резко вскинулась из-за стола, снимая общее оцепенение и горькие мысли наемника:
– Все, добре лясы точить, собирайтесь и вон, пока солнце не село. До отворота к башне чародея доберетесь за час, а там клубок оземь бросьте и за ним след в след, не то сгинете на болотах. Телегу и коней тут оставьте, а припасов возьмите столько, сколько сможете в руках унесть. Что еще… Ах да, за калеку свово не переживайте, выхожу его, раз внучка за него просила. Ну, все, пошли, - каркнула старуха, и троица поднявшись с мест, потопала на выход. Брест захватил клубок ниток со стола и вышел последним.
Путники рассыпались по поляне, собирая торбы, перебирая вещи и прикидывая, что с собой нести, а что оставить. Бабка вышла на порог и наблюдала за всем со стороны, мягкой поступью к ней вышел кот и, потершись о ноги, сел, сонно жмурясь. Ворожея взяла его на руки и, почесывая его за ухом, пробормотала:
– Ну что, Васенька, напутствие дали им, да только чую, все одно по-своему сделают. А потому, коли камень попадется Епископу, придется нам с вами, мои сердешные, когти рвать.
Старуха с котом в руках еще какое-то время постояла на пороге, провожая взглядом три уходящие фигуры и, легонько топнув ногой, скрылась в доме, притворив за собой дверь. Изба, подчиняясь молчаливому приказу, поднялась на своих куриных ногах и замерла, погрузив огромные когти в мягкую лесную подстилку.