Танцы на снегу
Шрифт:
На новом месте кроликов подстерегала неприятная неожиданность, а винить в ней следовало только их неряшливость. Вышло так, что, к кроличьей досаде и заячьему ликованию, пришельцам пришлось переселяться еще раз. В итоге они ушли в лес — на то самое место, где Кувырок и Большеглазка зачинали своих первенцев. Кувырок видел, как это случилось.
На следующий вечер после того, как кролики устроились на Букеровом поле, туда забрел случайный прохожий — безобидный пожилой человек, который часто гулял по полям с палочкой. Обычно гуляющие сюда не заходили — человеческая тропа лежала подальше, но сейчас многие поля еще были затоплены, и этот человек, ища место посуше, прошел пятибревенные ворота и стал пробираться по краю канавы. Дойдя до места,
Беловолосый человек повертел кошелек в руках, достал из него полуистлевший клочок бумаги и стал рассматривать. Хотя уже смеркалось, зайцы не торопились прятаться, потому что Убоище не стало бы нападать на них в присутствии человека. Но он скоро ушел.
На следующее утро шесть или семь человек, одетых в одинаковые синие костюмы, явились в сопровождении вчерашнего старика, возбужденно перелаиваясь. Старик показал им клочья одежды, валяющиеся на земле, но когда он захотел поднять такой клочок, один из синих людей закричал, и старик торопливо выпрямился. Тут подошли еще люди с лопатами и принялись копать. Разволновавшиеся кролики стали один за другим выскакивать из запасного выхода, расположенного на Поггриновом лугу за изгородью, устремляясь в сторону леса. Многие из них, конечно, не задумались бы обвинить зайцев в том, что это они как-то подстроили такую напасть, если бы только могли придумать, как зайцам это удалось. Люди продолжали копать. Скоро показались тела мужчины и женщины, застреленных человеком с трактора. Ужасное зловоние разнеслось по полю. Люди не замечали зайцев, а зайцы, в отсутствие собак и ружей, не слишком боялись людей. Конечно, они держались на почтительном расстоянии, а многие вообще предпочли удалиться на Поггринов луг и снова принялись за танцы на снегу под развесистой ивой, подальше от человеческой суеты. Зайцы понимали, что люди пришли ненадолго и рано или поздно уберутся в свои дома.
Тем временем подходили все новые и новые люди, пока не образовалась настоящая толпа. Хозяин поля сердито залаял на людей в синем, и те заставили большинство пришедших уйти с поля — они так все затоптали ножищами, что хозяина чуть удар не хватил. Среди прочих зайцы заметили и человека с трактора. Он тревожно заглядывал через плечи тех, кто обступил трупы, — каждый из них очень быстро отходил прочь, зажав нос. Зайцы не могли понять, зачем этот человек пришел толкаться среди прочих, когда мог спокойно сидеть себе в символе счастья и горя не знать. Потом они увидели, что он выбирается из толпы, бледный и взволнованный. Он прислонился спиной к символу долголетия, пятибревенным воротам, и невидящими глазами уставился на заячьи танцы на Поггриновом лугу. Зайцы знали, что, раз наступила весна, этот человек скоро придет к воротам с пилой, свежевыструганными досками, молотком и гвоздями, кистью и зеленой краской, чтобы совершить ритуал обновления, дающий воротам бессмертие. Этот ритуал полагалось совершать трижды в год. Зайцы всегда радовались ему — они любили запах краски и стук молотка. И конечно, им было приятно видеть, что омоложение священного символа совершается руками уважаемого ими человека.
Счастье и долгая жизнь — важные аспекты существования — были доверены человеку с трактора, и зайцы верили, что он не подведет.
Человеческие останки унесли прочь, и жизнь на Букеровом поле вернулась в нормальное русло. А самое главное — кролики убрались подобру-поздорову.
Глава сорок третья
Бубба знал, что его мучения не кончились, что волшебный заяц вернулся и любимая еда снова начнет ускользать от него. Теперь этот заяц научил прочих прятаться под бревнами и в камнях.
Это, конечно, была работа темных сил, ополчившихся на Буббу, — ведь заяц умер, это не подлежало сомнению. Он не мог выжить. Но какое-то злое волшебство вернуло его к жизни и снова натравило на крылатого человека, который так нуждался в заячьем мясе. Бубба точно знал, что всю зиму зайца в колонии не было.
— Башня, Башня, что мне делать?
— Того, кто умер один раз, можно убить снова, Бубба.
— Но он опять оживет!
— Не оживет, если его съесть.
Башня была права. Мудрая башня! Бубба вертелся на своей балке и представлял себе, как он снова поймает зайца, но на этот раз съест его на месте, с мехом и костями. От этой твари ничего не останется, нечему будет оживать. И может быть, съев ее, Бубба тоже обретет волшебные свойства, вдобавок к своей силе и свирепости.
Зима отступила к северу под стремительным натиском — весна долго копила силы в южных краях и вот наконец решительно стала надвигаться на снега и льды, оттесняя их к полюсу, где им и место. Это и радовало Буббу, и огорчало.
Дни делались длиннее и ярче, так что удаляться от башни становилось все опаснее. Исчезла спасительная серая дымка. Теперь приходилось охотиться на ближайших болотах, только рано утром и по вечерам, за исключением ненастных дней. Зайцев на болоте не осталось, Бубба их истребил. Он удивлялся, как велико его желание отведать зайчатины теперь, когда она стала недоступна.
Конечно, в изобилии имелась другая добыча, от упрямых серых цапель до глупых кроликов, но Бубба нуждался не во всякой добыче, а лишь в той, которую хотел. Где же справедливость, когда какой-то ничтожный заяц указывает ему, Буббе, что он должен есть, а чего не должен!
Бубба вылетал в полумраке, облетал болота, пикировал вниз, хватал, пожирал — и постепенно истреблял всех зверей и птиц в округе. Из-за его ненасытного аппетита другим хищникам приходилось голодать, и они стали переселяться в другие места, заставляя тамошних хищников уходить еще дальше — и так далее, волна за волной.
Жизнь Буббы текла как во сне — он плавно парил в сумрачном небе, болота проплывали внизу, ускользали к далекому горизонту. Он царил в небе — другие птицы не могли сравниться с ним силой, размерами, зоркостью. Птичьи стаи устремлялись, завидев его, к морю, надеясь, что туда он за ними не полетит. Иногда он все же преследовал их, чтобы позабавиться, летал над белыми гребешками суетливых волн, которые рождались и тут же умирали. Жизнь была сном. Сон обволакивал его и нежно баюкал в мягких объятиях.
В башне у него было много времени для раздумий. Ему случалось заблудиться, потеряться в себе, и только очередной закат или восход вызволял его из глубокой пропасти собственного сознания. Здесь, в окружении серых камней, он становился живым средоточием мироздания — серым, свирепым средоточием, с клювом и когтями, которые могли вырвать сердце у человека.
Глава сорок четвертая
Незадолго до рождения Большеглазкиных зайчат поднялся сильнейший разрушительный ветер. Началось с резковатого, но несильного восточного бриза, а кончилось ураганом. С востока всегда дули самые злые ветры. Они приходили с моря и, не встретив преграды, обрушивались на плоские земли.
Кувырок отлучился подальше к северу разведать, как там с кормами. На обратном пути ему надо было пересечь дорогу, чтобы попасть на луг, ведущий к Букерову полю. Порывистый ветер раскачивал деревья, волновал траву, перебрасывал через изгороди мелкий мусор. Он сбивал с полета грачей, сшибал с высоких вязов на землю их гнезда. Все остальные птицы постарались найти себе укрытие и переждать разразившуюся в воздухе напасть.
Кувырок терпеть не мог переходить дороги, хотя на острове движение было не особенно оживленное, — ведь машины двигались так быстро, что легко было вовремя их не заметить. Лучше всего постоять у обочины, выждать, прислушаться и, улучив безопасную минуту, быстро перебежать. Но даже при таком методе опасность оставалась.