Танцы с медведями
Шрифт:
А гвардейцы-медведи ловили купюры в воздухе, падая на четыре лапы, чтобы нашарить деньги на полу. Они даже умудрились подраться друг с другом за каждую случайную бумажку.
Кирилл бежал, не чуя под собой ног. Он знал, что идея принадлежала наставнику, но чувствовал себя слегка виноватым. Даргер остался в коридоре! Но в то же время, надо признать, он испытывал искреннее облегчение, что избавился от него.
Наверное, не было нигде во всей России — от самых роскошных дворцов до самых мелких и тесных лачуг — места, более уютного и приятного, чем гостиная в Кощеевом номере. Он радушно делил ее со Сварожичем и Чернобогом.
— Утверждать, что милосердие Всемогущего безгранично, значит налагать ограничения на Его власть, — восхищенно произнес Кощей, — ибо это предполагает, что Его праведный гнев может быть менее чем всеобъемлющ. Нет, Господь одновременно и всемилостив, и всесокрушающ. Ибо прощение есть забвение, что чуждо Всеведущему. Логика и вера равно говорят нам, что Он не умеет ни забывать, ни прощать.
Сварожич вопросительно вскинул брови, а Кощей ответил:
— Да, ты прав, дорогой друг. Для нашего Всемогущего Отца любовь и месть суть одно и то же. Наши грехи столь ничтожны, что не удостаиваются Его внимания, а наши добродетели столь мелки, что их как бы и вовсе нет. Но можем ли мы надеяться заставить Всемогущего действовать по нашей указке? Только если будем молить его не прислушиваться к нашим просьбам и делать, как Он сделал бы в Своей милости. Присоединитесь ко мне сейчас, возлюбленные, и я научу вас единственной правомерной и достойной молитве на свете.
Кощей прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Затем, воздев руки к небесам, заговорил:
— Господи, сделай нас слабыми! Умаляй нас постепенно по мере нашего старения, ослабляй нас и лишай мужской силы, притупляй наши чувства, а затем сделай так, чтобы мы заболели и умерли! Делай нас порочными и неестественными и жалкими пред лицом Твоим! Отбирай у нас наслаждения жизни, уничтожай всех, кого мы любим, обрати против нас ненависть мира и отмени всякую уверенность в нашей жизни, кроме нашей веры в Твою любящую доброту.
Низко склонившись над сцепленными в замок руками, Сварожич молился настолько истово, что на лбу у него выступили капли пота. Чернобог выскользнул из кресла, дабы преклонить колени на ковре.
— Господи Боже, мы еще молим Тебя сегодня, ибо Твой добрый взор вскоре падет на этот грешный город! Скоро крепкие здания превратятся в угли и золу, церкви, что учат лишь ереси, сровняются с землей, а знатные, которые правят вопреки Твоим желаниям, будут низвергнуты! Улицы наполнятся трупами, и немногие уцелевшие калеки отправятся в пустыню, чтобы страдать, умирать от голода, размышлять о Твоей благости и погибнуть. Аминь.
Чернобог уселся на место.
— Сладок гнев Господень, — заметил он, — и бич Его карающий есть восторг умерщвляемой плоти. Я…
Раздался громкий стук в дверь.
Сварожич поднялся на ноги и улыбаясь поклонился двум громадным человеко-медведям в бело-золотой гвардейской форме. Служаки внесли узкий деревянный ящик, который поставили посередине комнаты. Честь странникам они отдали вежливо, но не более того.
— От Хортенко, — коротко сообщил гвардеец. — Он сказал, что вы знаете, что с ними делать.
— Конечно, — отозвался Кощей. —
— Сержант Умка, сударь.
— Ответь мне, сержант Умка, много ли ты размышлял о своей бессмертной душе?
Сержант вытянулся по стойке «смирно».
— В нашей работе имеешь дело с телами, а не с душами, сударь. В конце дня мы подсчитываем число живых и мертвых. Если у них мертвых больше, чем у нас, то это в целом считается хорошо. Что происходит с ними потом, ответственность тех, кто выше меня по рангу.
— Ты существо из пробирки, — задумчиво пробормотал Чернобог, — а жизнь, созданная человеком, по определению богохульна. Следовательно, ты и твои соратники являетесь осквернением Божества. Значит, у вас либо нет душ, либо есть, но вы все неизбежно обречены на Ад с того момента, когда ваш геном был впервые экспрессирован. Я прав, святой Кощей?
— Кто может спорить с такими ясными и самоочевидными откровениями? В любом случае, сержант Умка, ваша сосредоточенность на нашем земном мире достойна похвалы. Пусть те, кто надеется на Небеса, культивируют свои отношения с Богом, а те, кто не надеется, выполняют свой долг.
— Так точно. Спасибо, сударь. Разрешите идти?
И по мановению руки Сварожича человеко-медведи удалились.
Кощей испустил громкий вздох.
— Наш час настал. Пора нам навсегда оставить позади теплую и уютную комнату, прекратить сладостную беседу и предаться святому, необходимому и мучительному труду во имя Господа Всемогущего. Вероятно, мы никогда уже не увидимся. Но позвольте заверить вас, мои дорогие братья, что я буду лелеять в своем сердце и памяти время, проведенное вместе с вами.
— И я тоже, — подхватил Чернобог.
Сварожич раскинул руки.
Все трое сошлись в объятии совершенной любящей дружбы.
Затем, разделившись, вскрыли ящик. В нем лежали три лоснящихся новых калаша, покрытые смазкой. Чернобог принес из ванной полотенца и принялся вытирать оружие. Сварожич отошел к буфету и вернулся с коробками боеприпасов. Кощей извлек откуда-то карты города с пятью крестиками, откуда должны были появиться подземные владыки, и их четко отмеченными, сходящимися в одной точке путями.
— Вот, — заявил Кощей, постучав пальцем по площади перед Троицкой башней, где сходились пять путей. — Тут будущий царь произнесет свою речь. А здесь, — он постучал пальцем по куполам Василия Блаженного, крыше ГУМа и Угловой Арсенальной башни, — мы и займем свои посты. Когда антихрист Ленин поднимется, чтобы захватить Кремль, мы вольны стрелять по толпе. Хортенко обещает, что в каждом гнезде будут ящики с патронами, поэтому мы сможем продолжать наш святой труд, пока Дух не подвигнет нас остановиться. Вопросы есть?
— Я лишь дивлюсь, как Господь по милости своей дал нам такую сложную работу, — вымолвил Чернобог. — Ведь мы — ничто пред Его величием.
Сварожич кивнул в благочестивом согласии.
— Ничьи жизни не имеют значения перед лицом вечности, — произнес Кощей. — Но сегодня наши жизни обретут смысл, пусть на самый краткий миг.
Странники приступили к зарядке оружия.
Ане Пепсиколовой редко приходилось резать себя. Только когда требовалась особая ясность мысли. Холодный хрустящий ожог безупречно прямого пореза удивительным образом обострял сознание. Вскрывая кожу, чтобы обнажить испуганную красную плоть, Аня словно создавала некий проход, в который могли войти новые идеи. Возникала неподвижная, безмолвная пауза между брешью и готовой пролиться кровью, в течение которой все на свете казалось возможным.