Танец блаженных теней (сборник)
Шрифт:
В сумраке перетопленной кухни женщины всей своей материнской плотью ощущали эту высокую скорбь. Они склоняли голову перед неряшливой, неприятной и безутешной Леоной. Когда заходили мужчины – отец, двоюродный брат, или сосед приносили дров, или, конфузясь, спрашивали поесть, – они сразу, осекаясь на полуслове, чувствовали некий молчаливый упрек в свой адрес. Выходя прочь, они говорили остальным: Да… Они все там. А отец, слегка под градусом и на взводе оттого, что от него ждут чего-то, а он сам не знает чего, говорил: Да уж, выплачь они хоть все глаза, Бенни это не поможет.
Ирен и Джордж вырезали из журнала кукол и всякую всячину. У них было готово уже целое кукольное семейство: мама, папа и дети,
Бенни пытался вскарабкаться на кушетку. Он вцепился в журнал, и Ирен треснула его по руке. Бенни захныкал. Патриция ловко подхватила его и отнесла к окошку. Она поставила брата на табуретку перед окном и сказала: Гав-гав, Бенни, смотри, там гав-гав, – собака Манди встала, отряхнулась и медленно затрусила по дороге.
Гав-гав, вопросительно сказал Бенни, хлопнув ладошкой по стеклу, и прижался лицом к окну, чтобы увидеть, куда же ушла собака. В свои полтора года Бенни говорил только «гав-гав» и «Брэм». Брэмом он называл точильщика, который изредка проходил мимо. Его звали Брэндон. Бенни его узнавал и всегда бежал встречать. Другие дети уже в год с небольшим знали гораздо больше слов, чем знал Бенни, и умели куда больше, чем делать ручками «па-па» и «ладушки», большинство деток были красивее на вид. А Бенни был долговязый и худенький, а на лицо – вылитый отец, такой же бледный, молчаливый и безнадежный, не хватало только замызганной фуражки. Но он был хороший мальчик. Мог часами стоять и просто смотреть в окно, повторяя «гав-гав, гав-гав» – то тихо и вопросительно, то призывно, нараспев, барабаня ладошками в стекло. Он любил сидеть на ручках, любил, когда его обнимали и качали, как грудничка, – лежит себе, смотрит и улыбается, не то робко, не то настороженно. Патриция знала, что он просто глуп, а она ненавидела глупых. Но Бенни был единственным глупым существом, которое она не ненавидела. Она вытирала ему нос – умело и невозмутимо, пыталась научить его новым словам, требуя, чтобы он повторял за ней: она близко-близко наклонялась к его лицу и твердила настойчиво: При-вет, Бенни, скажи при-вет,а он смотрел на нее и улыбался в ответ своей неповоротливой, неуверенной улыбкой. От этого у нее возникало такое чувство, такое – вроде усталости и безысходности, и она уходила, оставив его в покое, и погружалась в журналы о кино.
На завтрак у нее был только чай с куском сдобной булки, и теперь она проголодалась. Пошарив среди немытой посуды на заляпанном молоком и кашей кухонном столе, Патриция нашла булку, но та раскисла в луже молока и была отвергнута.
Как же тут смердит, сказала она. Ирен и Джордж и ухом не повели. Патриция поковыряла носком прилипший к линолеуму комок овсянки. Гляньте на это, сказала она. Только гляньте на это! Почему здесь всегда такой бардак! Она прошлась по кухне, слегка пиная мебель. Затем достала из-под раковины ведро и ковшик и стала наполнять ковш водой из бака над плитой.
Я отмою этот дом, сказала она. Его никогда не моют как надо. Перво-наперво отдраю полы, а вы, мелюзга, будете мне помогать.
Она поставила ковш на плиту.
Вода и так горячая, сказала Ирен.
Горячая, но недостаточно. Она
Они пробыли у миссис Макги всю ночь. Их отвели сюда, как только приехала «скорая». Они видели, как Леона и миссис Макги и другие соседки стали снимать с Бенни одежду, его кожа, кажется, тоже слезала, а Бенни издавал звуки, совсем не похожие на плач, они больше походили на те звуки, которые издавала соседская собака, когда ей машина переехала задние лапы, только страшнее и громче… Но миссис Макги их заметила. И закричала: Уходите, сейчас же уходите отсюда! Идите ко мне домой! – кричала она. Потом приехала «скорая» и увезла Бенни, а миссис Макги пришла и сказала, что Бенни положили в больницу, что он там побудет, а они пока останутся у нее на время. Она дала им по бутерброду с арахисовым маслом и по бутерброду с клубничным джемом.
Они спали на пуховой перине, застланной отглаженными простынями без единой морщинки. Одеяла были светлые и пушистые и совсем чуточку пахли шариками от моли. А сверху на кровати лежало стеганое покрывало «Звезда Вифлеема», они знали, как оно называется, потому что, когда они укладывались спать, Патриция воскликнула: Боже, какое чудесное одеяло! И миссис Макги, которая, кажется, была сбита с толку и очень расстроена, ответила: Ах да, это «Звезда Вифлеема».
В гостях у миссис Макги Патриция вела себя очень культурно. Дом был, конечно, не такой изысканный, как некоторые дома в новом квартале, но его фасад был облицован плиткой под кирпич, а внутри был декоративный камин и папоротник в корзинке. Он был совсем не то, что другие дома по обе стороны шоссе. И мистер Макги работал не на заводе, как остальные мужчины, он служил в магазине.
Ирен с Джорджем до того стеснялись и робели в чужом доме, что даже не отвечали, когда с ними заговаривали.
Они проснулись ни свет ни заря и лежали лицом вверх на чистых постелях и смотрели, как комнату наполняет свет. В этой комнате висели лиловые шелковые шторы и жалюзи, на обоях красовались лиловые и желтые розочки – это была комната для гостей. Патриция так и сказала: Мы спим в гостевой.
Мне надо выйти, сказал Джордж.
Я покажу тебе, где у них туалет, сказала Патриция, он в конце коридора.
Но Джордж наотрез отказался выходить в коридор. Он не любил туалетов. Патриция попыталась его заставить, но он уперся.
Посмотри, вдруг под кроватью есть горшочек, сказала Ирен.
Здесь все ходят в туалет, никаких горшков тут не держат, разозлилась Патриция. Зачем им старые вонючие горшки?
Джордж флегматично ответил, что в туалет он не пойдет.
Патриция встала на цыпочки и сняла с комода большую вазу. Когда Джордж сделал в нее свои дела, она открыла окошко и выплеснула все туда, а потом вытерла вазу штанишками Ирен.
А теперь, мелюзга, сказала она, вы заткнетесь и будете лежать тихо. Никаких разговоров вслух, только шепотом.
Джордж прошептал: А Бенни еще в больнице?
Да, сказала Патриция.
Он умрет?
Сто раз говорила вам – нет.
А вдруг умрет?
Нет! Он только кожу обварил, внутри он не сварился. Не умрет же он оттого, что обжег кусочек кожи? Не говорите так громко.
Ирен уткнулась лицом в подушку.
Что это с тобой? – спросила Патриция.
Он так страшно кричал, сказала Ирен в подушку.
Ну, это же больно, вот и кричал. А потом его увезли в больницу и там дали ему специальное лекарство, чтобы у него не болело.
Откуда ты знаешь? – спросил Джордж.
Знаю, и все.
Какое-то время они молчали, а потом Патриция сказала: В жизни не слышала, чтобы кто-то умер оттого, что обварил кожу. Хоть всю кожу сожги – все равно новая нарастет. Ирен, перестань реветь, а то как дам!
Патриция лежала тихо, глядя в потолок, ее точеный профиль белел на лиловом фоне занавесок гостевой комнаты миссис Макги.