Танец мотылька
Шрифт:
– Вика, твой муж пришел в себя. Хочешь увидеться с ним?
Чувствую, как по спине ползет холодная рептилия страха. Это все игры памяти. Я должна вспомнить, ведь не бывает таких совпадений.
Автоматом киваю, потому что не знаю, что сказать.
– Марк – твой муж. Помнишь?
Хочу замотать головой «нет», но снова киваю. Я не хочу в «дурку», не хочу, чтобы в моей душе ковырялись и, что еще хуже, пичкали меня антидепрессантами и подобной гадостью. Я хочу выбраться из больницы, а потом уже разбираться, где,
Бенедикт Егорович удовлетворенно выдыхает.
Несколько минут он прощупывает мои ребра, слушает стетоскопом. Когда опускается к груди, подозрительно стреляет змеиным взглядом. Только сейчас подмечаю какие у него золотистые и узкие глаза. Густые брови сходятся на переносице.
– Точно все в порядке, Вика?
Сжимаю губы, криво улыбаясь. Короткое «да».
– Отлично! Вот сейчас и убедимся, – он набрасывает стетоскоп на шею, встает и зовет за собой.
Снова странный холод забирается под футболку и неприятно щекочет щупальцами душу.
Глава 2. На краю иллюзии
Один, два, три… шага, а дальше все смазывается, словно я задела банку с краской и испортила холст с многолетней работой. Сердце стучит вне ритма, пульс врывается в висок и бьет до одурения, до тошноты.
Бенедикт Егорович ведет меня к мужу. А мне кажется, что я иду на расстрел.
Что я должна сказать? Как себя вести? Скажу, что не помню: и меня будут мучить анализами и лекарствами, притвориться – тоже не выход – заметят.
В коридоре сталкиваюсь взглядом с Мариной. Ее лицо усеяно конопушками, что сейчас при свете дня, почти как крошки корицы на белом хлебе. Она улыбается и подмигивает, что-то показывает рукой. Идем дальше. Я оборачиваюсь, чтобы рассмотреть получше. Девушка прикладывает палец к губам: «Молчи».
Попадаю в полумрак. Пока глаза привыкают мне хватает времени, чтобы выровнять дыхание.
– Вика, проходи, – доктор тянет меня за руку. Его пальцы шероховатые и холодные, отчего меня бросает в дрожь. Осторожно отстраняюсь.
Иду одеревеневшими ногами. Спотыкаюсь на ровном месте и чуть не растягиваюсь по полу. Зуев успевает подхватить. Я благодарно улыбаюсь, а затем поворачиваю голову…
И, кажется, время заклинивает, словно встала заржавевшая шестеренка в часах.
Застываю, глядя на Марка, и он неотрывно смотрит на меня. Во взгляде ловлю нежность и радость. Редкие, оборванные ресницы трепещут, словно крылья колибри.
В уголках его глаз собираются слезы. Они катятся по щекам, падают на шею и исчезают под воротником. Я тоже плачу. Не знаю почему.
Его лоб размотали. Лицо похоже на расплющенный пирожок: швы, царапины, да и отечность такая, что едва просматриваются черты лица. А вот глаза… Нет, я не узнала. Они такие глубокие… кажется, что глянул раз и захлебнулся. Такие глаза я бы запомнила навсегда. Если там, в
Марк тянет руку.
Подхожу и касаюсь его теплых разбитых пальцев. Мне жалко его: по-человечески жалко. Но я не чувствую привязанности или чувств, даже симпатии. Я его не знаю.
Это жестоко. Хочу вырвать пальцы и убежать, но он сжимает руку так сильно, что я невольно присаживаюсь рядом.
На вид Марк взрослый: лет тридцать пять, тридцать восемь. У него широкие скулы и крупная шея. Опускаю взгляд ниже: по силуэту под одеялом вижу внушительную грудную клетку. Снова скольжу взглядом по его руке: бицепс, трицепс, что там еще – настоящий качок. Таких не берут в… балет. Щупаю его пальцы. Они словно из металла: цепкие и жилистые.
Марк поднимает вторую руку, и я машинально склоняюсь, чтобы позволить достать. Он касается моего лица, проводит пальцами по заклеенным порезам. Щекотно и больно. Я шикаю, а он замирает рукой на моей щеке и долго смотрит в глаза, не моргая. От его взгляда становится душно, словно я насекомое запертое в банке.
– Вика… – шепчет, так ласково протягивает «а», что у меня ноги подгибаются.
Мы чужие, незнакомые люди, а он смотрит и смотрит, и слезы счастья катятся по его щеке. Я начинаю верить в эту искренность, в него, в нас, в то, что могло быть «до».
Не сдерживаюсь. Закрываю глаза и реву. Муж вытирает мои слезы, царапая пальцами кожу.
Я прихожу в себя. Длинно выдыхаю, сдерживая волнение. Мне не по себе от этого фарса.
Бенедикт Егорович стоит в стороне. Бросаю на него взгляд: кажется, в темноте его глаза светятся. Ох, мне нужен отдых.
– Крылова, достаточно. Пойдем, – доктор зовет к выходу, но его взгляд все еще кажется странным. Может это из-за слез, которые застилают мир пеленой?
Марк отпускает меня. Пряча глаза, отхожу к дверям. Мужчина все еще тянется рукой, мычит что-то, и мне становится смешно, словно я попала в немое цветное кино с плохими актерами. Сжимаю губы и забиваю глубоко-глубоко желание расхохотаться.
Зуев хлопает одобрительно по плечу и выводит меня в коридор. Слышу вдогонку свое имя: протяжное, наполненное горечью и тоской.
– Завтра уже сможете нормально поговорить, а сейчас вернись в палату. Попозже Марина отведет тебя к Вере Васильевне.
Остаюсь одна в комнате и меня разрывает смех. Хохочу, а затем заваливаюсь на кровать и безудержно рыдаю.
Что-то не так с моей жизнью. Все по-другому. Не мое: чужое все и далекое, словно я провалилась в параллельный мир. Но ведь это же сказки?
Приоткрывается дверь.
– Вика, что-то случилось? – слышу Маринин голос. Он слегка надломан, с характерной хрипотцой. Но я не отвечаю ей, слишком занята слезным порывом.