Танец падающих звезд
Шрифт:
— Все хорошо? — спросил Ансельмо, едва заметив ее голову над лестницей, ведущей на палубу.
— Очень хорошо.
Она села рядом с ним, и ее взгляд упал на вещь, которую она давно у него не видела. Дневник. Ансельмо держал его в руках, заложив палец между закрытых страниц.
— У тебя есть ручка? — спросила Грета. — Мне надо кое-что записать…
— Пиши здесь, — сказал Ансельмо, протягивая ей ручку.
Она замерла в нерешительности. Ее смущало слишком личное содержание этих страниц. Ансельмо положил дневник ей на колени и, встав со скамейки, облокотился о парапет. От них медленно уплывал остров
— Можешь прочитать, если хочешь.
Ансельмо в волнении переворачивал страницы, пока не добрался до последней. Эти тетрадные листки были самой сокровенной частью его души. Разделить их с Гретой казалось ему чем-то совершенно естественным и в то же время чудесным. Она написала всего несколько строк:
Я не знаю, что написано в небе,
я не знаю, что принесет ветер,
я знаю только, что в сердце каждого из нас
вписано счастливое слово.
Оно упрятано далеко, как драгоценность. Его редко можно увидеть.
Оно показывается, только когда приходит его время.
Я могу узнать этот момент. Я могу ждать его.
Буквы сливались в одну строчку с тем, что было записано в сердце Ансельмо. Их эхо зазвенело ветром в его венах. И он посмотрел на свою попутчицу с безумной надеждой в глазах.
Они вышли из веломастерской очень рано. Прозрачный утренний воздух, дрожащий от свежего ветра, медленно будил их с каждым новым оборотом колес. Они подъехали к школе, с растрепанными волосами и ровным румянцем на коже, но когда Эмма увидела перед входом своих родителей, тихое утро закончилось и ее сердце принялось стучать тяжелым молотком.
— Уезжай, — в панике приказала она Эмилиано.
— Ты уверена? — спросил он, мгновенно оценив ситуацию. — Если хочешь, я останусь.
— Нет. Лучше уезжай. Я позвоню тебе.
Эмилиано развернул велосипед. Он не был уверен, что поступает правильно. Но так хотела Эмма. Ему этого было достаточно.
Эмма набрала полную грудь воздуха, пытаясь успокоиться. Потом привязала велосипед и пошла навстречу своей судьбе.
— Привет.
Мать посмотрела на нее ледяными глазами.
— О том, что ты натворила, мы поговорим после, — сказала она и перевела многозначительный взгляд на толпившихся у входа школьников. Не в ее стиле устраивать скандал на глазах у всех. — Через полчаса у нас встреча с Моретти. Я принесла тебе чистую одежду. Пойдем. Я тут на углу видела бар…
Она вручила дочери пакет со свежевыстиранными вещами и решительно направилась к бару. Эмма, не двигаясь с места, смотрела на отца. Он ответил ей загадочным взглядом и двинулся вслед за женой. Дочь, скорбно понурив голову, последовала за родителями. Они сели за самый дальний столик и заказали два кофе и свежевыжатый сок. Эмма так и не смогла его допить. Когда она, переодевшись, вернулась из туалета, ее отец сидел, как за баррикадой, за высокой стеной утренней газеты, погрузившись в мировые проблемы. Мать достала из сумочки маленький флакон:
— Возьми, darling…
— Мама, мне надо сказать тебе…
— Тебе ничего не надо
Эмма молча повиновалась. И почувствовала, как запах прошедшей ночи тает в удушливом аромате нелепых духов ее матери. У нее свело живот.
— Итак, — бумажная стена вдруг сложилась с легким шелестом, — есть что-то, что нам следует знать о прошедшей ночи?
Эмма почувствовала, как ее кровь превращается в лед.
— Я ночевала у друзей, а утром приехала в школу.
— Мы еще поговорим об этом дома. В более спокойной обстановке, — пообещала Марта Килдэр. — Мы уверены, что ты сможешь объяснить нам причины своего поведения.
— А ты можешь быть уверена, что больше никогда не увидишь этих своих друзей, — заверил дочь господин Килдэр.
Потом посмотрел на часы и положил газету на стол вместе с купюрой. Встал и вышел из бара. Жена и дочь последовали за ним, не произнеся ни слова.
В школе все семейство в глубоком молчании дожидалось появления Моретти. Когда она пришла, взрослые пожали друг другу руки и сели за стол. Эмма села рядом, наблюдая всю сцену с космического расстояния.
— Я вызвала вас в школу, — начала Моретти, — чтобы поговорить о поведении Эммы. Мне кажется, что в последнее время она стала очень нервной и раздражительной. Ее успеваемость, как всегда, на высоте, но у меня ощущение, что она чем-то очень сильно встревожена. Она стала рассеянной, а когда до нее достучишься, отвечает совершенно неадекватно.
Казалось, Моретти читает по книге. Как будто все эти слова были отпечатаны четкими буквами в воздухе между ней и родителями Эммы. Самой Эммы не существовало. Они говорили о ней, но никто из них на нее даже ни разу не взглянул.
— Что вы имеете в виду под словом «неадекватно»? — осведомился господин Килдэр.
— Я имею в виду — нагло и высокомерно. Эмма претендует на то, чтобы решать, что важно и что не важно в школьной программе, одобренной министерством образования и проверенной годами преподавательской работы.
— Другими словами, вы считаете, что школа не должна поощрять критический образ мышления своих учеников?
— Я считаю, что ученикам должны быть даны инструменты для развития их критического мышления. В первую очередь инструменты, и уж потом критика. Если вы понимаете, о чем я.
— Я прекрасно все понимаю. И вы, значит, полагаете, что Эмма этими инструментами не владеет?
Моретти посмотрела на Килдэра с тем же выражением, какое у нее появлялось, когда она приступала к устному опросу.
— Если бы она ими владела, ходить в школу не имело бы никакого смысла. Вы так не думаете?
— Или не имело бы смысла ходить в эту школу, — уточнил господин Килдэр.
Эмма заметила, как на лице Моретти дернулась мышца.
— Может быть. Но до тех пор, пока она моя ученица, я обязана сделать все, чтобы ваша дочь имела возможность усвоить то, что предусмотрено школьной программой. — Моретти сделала небольшую паузу. — Впрочем, это лишь небольшая часть моей работы. Я воспитываю новые поколения. Здесь они живут в маленьком сообществе под названием «класс». Покинув школу, они будут жить в большом сообществе под названием «мир». А мне известно, что в мире существуют некоторые правила, которые, чтобы чего-то достичь, надлежит соблюдать.