Танец с огнем
Шрифт:
Глава 16,
в которой Любовь Николаевна получает письмо от мужа, встречается с акробатами Олей и Кашпареком и вместе с ними покидает Синие Ключи.
С раннего утра в Синих Ключах происходила обыкновенная усадебная жизнь.
Подоенные в четыре утра коровы меланхолично жевали сено и длинно вздыхали, мечтая о быке Эдварде. Бык Эдвард, чуждый сентиментальности, не мечтал о коровах. Он считал, что они принадлежат ему в любое время по праву сильного и потому, плотно позавтракав, привычно пытался разнести сколоченное в три доски стойло. Молодой скотник обходил стойло Эдварда по противоположной стороне прохода и вслух, в самых изощренных выражениях желал свирепому быку поскорее сдохнуть.
Еще до рассвета огородница
Выпущенная из конюшни по распоряжению Любовь Николаевны, ее личная старая лошадь Голубка ходила по цветнику перед ступенями господского дома и для развлечения тягала торчащие из-под снега цветочные былки. Собаки, свернувшиеся на ступенях и под колоннадой разноцветными, присыпанными снегом клубками, иногда поднимали головы и лениво брехали в синеющие рассветом пространства. Голубка, которая много лет знала всех усадебных псов, и сама имела отчасти собачий, а не лошадиный характер, отвечала им хриплым, негромким ржанием.
Кухарка Лукерья простужено, в нос ругалась на весь белый свет в целом, не успев еще спросонья отыскать конкретной причины своего недовольства, и гремела кастрюлями на кухне.
Горничная Феклуша меняла простыни Боте, который опять описался ночью, и в сотый раз шепотом выговаривала ему про горшок, который ждет всех хороших мальчиков под кроватью.
Капочка, звучно топоча босыми пяточками, промчалась мимо кровати спящей Груни, забежала в комнату близнецов и юркнула в постель к Ате. Атя недовольно заворчала и отвернулась носом к стенке – по вечерам она обычно маялась животом и потому с утра любила поспать подольше. Капочка, ничуть не обескураженная недружелюбным приемом, обхватила рукой теплую и худую Атину спину и плотно прижалась к ней, попутно почесав носик об острые выступающие позвонки. Потом просунула свободную ручку под подушку, нашла там припрятанный Атей пряник и принялась мусолить его, с интересом и удовольствием слушая Феклушин выговор Боте.
Горничная появлению Капочки ничуть не удивилась. Было известно, что Капочка, после того, как проснулась, почему-то ни минуты не могла оставаться в своей кроватке и сразу бежала в постель все равно к кому. «Ты боишься? Боишься чего-то? Да?» – несколько раз настойчиво спрашивала ее Любовь Николаевна и, каждый раз получив отрицательный ответ, перестала обращать внимание на эту особенность дочери. И пускать ее по утрам к себе в постель тоже категорически перестала: «Большая уже, нечего!» Если бы кто-нибудь взял на себя труд поговорить с ребенком подольше и выслушать ее достаточно бессвязный рассказ, то, может быть, этот кто-то и догадался бы о причине происходящего. Капочка видела удивительно красочные, ярко звучащие фантастические сны. Страну снов она считала такой же реально существующей, как и мир родного дома. Просыпаясь, девочка еще некоторое время помнила прервавшиеся события из сна и, чтобы не заплутать между мирами, ей требовалось чье-нибудь немедленное и действенное участие в ее жизни. В отличие от матери, глухая Агриппина способна была на достаточно длительное внимание к ребенку, но еще далеко не всегда могла прочесть по губам невнятный лепет Капочки.
Любовь Николаевна лежала в обширной супружеской кровати, оставшейся в имении еще со времен ее отца и его первой жены, и смотрела в потолок. По потолку в угол медленно уползали ночные тени. Свернувшаяся в ногах у Люши хитровская собачка Феличита размеренно и чуть слышно посапывала курносым носом. Старенький Трезорка, который когда-то первым признал вернувшуюся домой, в Синие Ключи барышню и за это был повышен в ранге от кухонной до комнатной собачки, по старости уже не мог запрыгивать на кровать и потому спал внизу на специальном волосяном матрасике, охранял ночную вазу хозяйки и иногда повизгивал во сне.
Чуть после девяти часов на расписных санях, покрытых потрескавшимся лаком и увешанных
Нынче ей не терпелось обсудить с Любовь Николаевной результаты последнего проведенного ею спиритического сеанса, на которые она регулярно собирала соседей-помещиков и служащих из Торбеево. К чаю у Марии Карловны подавали только колотый липкий сахар и одни и те же жесткие маковые баранки, однако люди все равно сходились – и супруги Лиховцевы, и почтовый служащий, и алексеевский фельдшер, и даже (тайком от хозяйки усадьбы и приятеля-ветеринара) агроном из Синих Ключей. Духов Мария Карловна предпочитала интеллигентных – литераторов, художников или деятелей науки. Королей и императоров не беспокоила: «не по чину нам!» – как вдова военного, Мария Карловна четко понимала субординацию. Из военных регулярно беседовала только со своим покойным мужем-майором, а политиков и царедворцев и вовсе избегала – «духи они там или не духи, а соврут – недорого возьмут». Все попытки торбеевского священника отца Даниила разоблачить «бесовское гнездо» и прекратить мистические сборища ни к чему не приводили – в округе было слишком мало развлечений, а старая спиритка Мария Карловна, как и колдунья Липа, уже много лет считалась местной достопримечательностью. Любовь Николаевна сеансы Марии Карловны не посещала, хотя последняя и звала ее неоднократно. Не было интереса, да и профессор Юрий Данилович Рождественский запретил ей категорически, а Аркадий Арабажин подтвердил запрет: помня о безумном детстве, ни к чему, что может нарушить психическое равновесие (в том числе и к мистике), близко не подходить… Иногда Люша думала: а на что ей это психическое равновесие сдалось?
– Духи доподлинно сообщили – быть страшной войне! – встревожено сообщила Люше Мария Карловна и попутно кивнула Насте, наливающей ей в кофе густые, чуть розоватые сливки. – Лей, лей еще!.. Кровь, зарево, пожары… Война всех со всеми! Ужас! Ужас! И волки неспроста расплодились – воют каждую ночь и чуть не к окну подходят…
– Откуда ж возьмется война-то? – спросила Люша для поддержания разговора. Из японской войны она толком не помнила ничего, кроме нравящегося ей вальса «На сопках Манчжурии» и рассказа Арайи о том, как в дни Порт-Артура возмущенные подписчики возвращали в редакцию номер журнала «Весы», вышедший в стильной японской обложке. Дальнейшая ее жизнь проходила в мире…
– Да откуда всегда войны берутся! – пожала плечами Мария Карловна и положила золотистый кусочек масла на свежую булочку, добавив сверху ломтик густо-розовой ветчины. – От алчности людской, знамо дело.
– Кто сказал-то? – Люша лениво отправила в рот ложечку янтарного яблочного варенья и погрозила пальцем Ате, которая утащила кусок бисквита с тарелки Капитолины. Добрая Капочка кражу заметила, но покивала темнокудрой головкой, соглашаясь делиться.
– Надежные люди! Достойные всяческого доверия, – убежденно дополнила Мария Карловна. – Дух Достоевского и дух Некрасова.
– Ах, Мария Карловна, да нашли кого спрашивать! – воскликнула Люша. – Вспомните, они же и когда живы были, ничего никому хорошего не обещали и только сплошь писали обо всяких страданиях, по большей части, признаться, из пальца высосанных. Чего же им теперь-то?.. Раз дело серьезное, вы бы лучше сейчас кого повеселее переспросили – вот хоть дух Пушкина, что ли, или Ломоносова… Для верности…
– Ты так полагаешь? – задумалась Мария Карловна. – А знаешь, может быть, ты и права! Именно Пушкин и Ломоносов – светлые духи нашей истории… Пожалуй, я все подготовлю и… – пожилая помещица обильно сдобрила хреном со сметаной и лимоном кусочек вареной говядины и взялась за нож и вилку.