Танец в ритме дождя
Шрифт:
«Милый мой! – мысленно улыбнулась Вера, глядя на своего любимого. – До чего же ты устал… Замучился тут без меня… Наверное, ночами не спал, работал… А при такой сумасшедшей работе, я знаю, ты ведь не ешь совсем… Только куришь одну за одной. Ну ничего, я здесь, рядом с тобой, и мы сейчас все наладим. И обещаю тебе, что я больше никогда не уеду одна, без тебя! Я никогда тебя одного не оставлю!»
Она тихонько оделась, решив сама сходить к Москва-реке, чтобы не тревожить Алешу. Пока он спит, она сбегает в магазин и приготовит ужин – не все ж ему ее баловать! Пора ей браться за ум… Медовый месяц не может длиться вечно, она теперь не просто возлюбленная – хозяйка! И это ощущение было восхитительно!
Проходя на цыпочках мимо завешенного куском ткани портрета, установленного на мольберте,
Вера осторожно приподняла легкое полотно, и оно, соскользнув, упало на пол. Улыбка разом погасла на ее лице, она даже сдавленно охнула, прикрыв рот ладонью… Охнула и невольно отступила на шаг от портрета.
Это был не ее портрет! До отъезда на дачу, когда Алеша завершал период подготовки под лессировку, это был все-таки Верин портрет, в котором только угадывались иные черты… Она тогда успокоила себя тем, что портрет попросту не закончен. Да, ей хорошо знакома была внешность Ольги – ее портретами были увешаны стены мастерской. Говорят ведь, что у страха глаза велики, – вот Вера и думала, что сама себя накрутила, мол, в ее портрете угадываются черты Ольги… Сегодня же, лежа в его объятиях, она забыла обо всех своих страхах… «Надо же, еще и явление молочницы за дурной знак приняла!» – буквально десять минут назад, стоя под прохладной струей воды в ванной, хохотала над собой Вера. А теперь… Господи, и зачем только она приподняла это чертово полотно! Ее страхи вернулись. Но они уже были отнюдь не беспочвенными. Ольга в упор глядела на Веру – сквозь Веру, призрачной тенью обозначенную на полотне, – на Веру живую, потрясенную, испуганную, готовую бежать сломя голову, бежать куда глаза глядят, лишь бы не соприкасаться с этой новой реальностью, убийственной, как приговор: мир для Алексея не был поделен надвое. Мир для него предполагал троих! И пропавшая Ольга вовсе никуда отсюда не исчезала. Она продолжала жить в его памяти, в его сознании, более реальная и живая, чем любая другая женщина…
Вдруг Вера почувствовала на себе Алешин взгляд. Она вздрогнула, словно застигнутая на месте преступления. А когда все-таки осмелилась взглянуть ему прямо в глаза, испуг ее перерос в панику. Потому что в его глазах она увидела страх! И не просто страх – настоящий ужас… И о причине этого она могла только догадываться.
– Ну вот, я так и знал! – Он вскочил, торопливо обернул полотенце вокруг бедер и, поспешив к Вере, крепко обнял ее. – Я так и знал, что ты каким-то образом это увидишь… Я не хотел… Ты веришь? Я не думал, что у меня выйдет такое…
– Это произошло как бы само собой? – глухо спросила Вера, уткнувшись в его плечо. – Само родилось, сквозь мой образ проникло, словно пронзив его… И явилось сюда…
– Да. Я работал как сумасшедший, я глазам своим поверить не мог! И не думал, что такое возможно. Только в книжках…
– Портрет Дориана Грея? – усмехнулась Вера.
– Не только. Есть еще гоголевский портрет. Да мало ли примеров в литературе… Верка! Это мистика! У меня в голове не укладывается. Я больше всего боялся, что ты это увидишь. Невесть что можешь подумать. – Взглянув пристально ей в глаза, он кивнул своим мыслям и пробормотал: – И, конечно, подумала!
– Не надо об этом, – тихонько прикоснулась Вера к его руке.
– Я хотел его выбросить. Сжечь! Только бы его не было. Это же монстр какой-то – он сам явился на свет. Я этого образа не рисовал. Его сотворил сам портрет!
– Бесполезно… – упавшим голосом прошептала Вера.
– Что?
– Бесполезно сжигать… Этого не уничтожишь. Это же знак. Весть. Ольга жива! И она спешит к нам. Скоро она будет здесь. Ее мысли о тебе, ее любовь сотворили этот мистический образ на портрете. Просто она возвращается из небытия. Прорастает сквозь время.
– Быть не может! – Алеша нервно заметался по мастерской. – Я тогда чуть ли не всю Германию прочесал. В Интерпол обращался. Она пропала
– О той, что бросилась в Рейн со скалы? Из-за несчастной любви?
– Да, что-то вроде этого.
– Надо бы перечесть эту легенду, – задумчиво произнесла Вера.
– Зачем? – Он изо всех сил встряхнул ее. – Не надо бередить прошлое! Ольги нет! Слышишь? Есть только ты! И я люблю тебя! Только тебя одну… И у меня никого больше нет. Ты знаешь… Был отец. Думал, знал, что он мне отец! А оказалось – отчим… И все эти сдвиги судьбоносной коры принесла в мою жизнь ты! И я рад этому. Потому что впервые… живу, говорю – с родным человеком. Не просто с женщиной… Ты мне родная по духу. Мы с тобой одной крови… А тут – на тебе! Этот чертов портрет! Это бред, гримаса, гротеск – назови как хочешь, но только не принимай близко к сердцу. Это может случиться с любым художником, не веришь – спроси у ребят… У Шуры, у Олега, у Елены… Со всеми случается… Не идет работа – и все, считай – загубленный холст… Может быть, просто я так хотел, чтобы портрет получился, так вживался в твой образ…
– Ты работал со слишком большим напряжением, – негромко, словно прислушиваясь к чему-то в себе, перебила Вера, не дав ему договорить. – Мы так сроднились… мы стали как будто бы одним целым… Это не так? – Она украдкой взглянула на него.
– Это так, родная. Милая моя… – И он еще теснее прижал ее к сердцу.
– Ну вот… Я стала частью тебя. Значит, написать мой портрет – все равно что создать автопортрет… А они, эти автопортреты, я знаю, не всем удаются. Ты старался – внутренне, подсознательно – от меня отстраниться. Чтобы взглянуть со стороны. Когда ты стоял за мольбертом, меня не было рядом с тобой… Ты сознательно вытравлял из своего сердца все чувства ко мне… Ты хотел, чтобы образ мой был именно моим образом, а не отражением твоих чувств ко мне, твоего взгляда на меня… Быть может, чуть-чуть пристрастного…
Алеша слушал, с удивлением глядя на нее, как будто впервые видел. Он знал, что она умна, знал, что талантлива, но не догадывался, насколько Вера проникла в тайные тайных его души – в его творческое пространство… Смешанные чувства сейчас овладели им: он был поражен, рад и… напуган! Потому что доселе ни одна женщина – даже Ольга, которую он любил, – не имела права вступать на эту запретную территорию. На всем, что касалось живописи, его работы, лежало табу. И малейшие попытки нарушить это табу он пресекал немедленно и бесповоротно. Но Вера… Алексей знал – вот сейчас в нем начнет нарастать раздражение, вот сейчас назреет протест! Но этого не происходило. Более того, чем глубже проникала она в его душу, тем радостней ему на душе становилось! И это для него было открытием!
– Понимаешь, мне кажется… – продолжала Вера, глядя куда-то в сторону, – стараясь отъединиться от меня сознательным волевым усилием, ты как бы перерезал незримую пуповину. Ты сам вытеснил меня из своего поля. Выключил кнопку, и свет мой потух. Меня не стало… И тогда… Ожили, завибрировали те незримые нити, которые всегда так много значили для тебя… Ты сам стал локатором, исследующим собственное подсознание… Это произошло само собой, невольно и неожиданно. Твой локатор нащупал живые токи, энергию, поле того человека, с которым тебя долгие годы связывала самая тесная связь. Токи Ольги. Она почувствовала твой зов и явилась. Она проросла сквозь меня – прошла сквозь мой образ и оттеснила его. Она сама заняла мое место. Потому что, как говорил твой… то есть мой отец: творчество – это пространство магическое. И никто не знает, что подвластно ему. Ведь говорят же, что портреты, в которые художник вложил все свои силы, всю душу, – живые. Они живут собственной жизнью и воздействуют на людей, которые соприкасаются с ними. Когда я повстречала тебя, мне это стало так понятно! Поэтому в происшедшем нет ничего удивительного. Ты вышел в иное пространство, когда писал мой портрет… И это пространство ответило на твой неосознанный, негласный вопрос: жива ли твоя жена? Так вот, она жива! Это для меня ясно как божий день. Впрочем, думаю, что это больше не вызывает сомнений и у тебя самого…