Танго с прошлым
Шрифт:
Пожилая хозяйка не ошиблась: если на предложение воспользоваться реликвией семьи Сарто Василий не обратил внимания, то настояние тети Фрэн залезть в ванну и продолжить свои водные процедуры отрезвило его. Вдруг болезненное состояние, вызванное безумным влечением к малознакомой девушке, отпустило его и до него стали доходить слова о состоянии деда Павла: второй инфаркт за три недели, и, значит, он чувствует приближение конца своего бытия на этом свете, а он не имеет никакого права не исполнить его просьбу.
Тетя Фрэн ушла, сделав вид, что она ничего не заметила. Василий же, зайдя в ванную комнату, первым делом закрыл слив, собрал осколки бритвенного станка, затем достал из воды упавшее лезвие и, сложив все это в пластиковый пакет, выбросил в мусорную корзину для бумаг. Закончив с этим, он скинул с себя халат, снова включил воду и, погрузившись в ванну, стал усердно мыться.
СЕНТЯБРЬ, 1917 ГОД.
Закатное солнце, застыв на чистой полоске неба на западе, подчеркнуто высвечивало пустоту пространства между жнивьем и нижней кромкой массы кучевых облаков. По разбитой дороге, которая шла мимо сжатых полей, мимо вклинившихся то тут, то там небольших картофельных участков, мимо ровных, похожих на бильярдные столы, полос озими, ехала рессорная коляска с
Коляска, объезжая приличную лужу, заехала на жнивье. Кучер, сидящий на облучке в линялой поддевке синего цвета, сшитой из фабричного сукна, повернул голову назад и, массажируя затекшую шею правой рукой, вопросительно глянул на своих пассажиров – мужчину лет пятидесяти и его сына лет пяти-шести.
– Платон Никитич, – обратился кучер, – значится, почитай, доехали.
Кучер, видимо, что-то намеревался спросить, но как-то стушевался и замолчал – он отвернулся, подправил рукой свой замысловатый головной убор и, уже обеими руками взявшись за вожжи, застыл в своей привычной позе на облучке. Платон Никитич Сушков, богатый миллионер-промышленник, привыкший понимать людей по еле заметным интонациям в голосе, неуловимым жестам рук и мимике лица, догадался – о чем именно хотел справиться его давнишний знакомый кучер из Царевококшайска.
– Аким Никоныч, – сказал он, чуть притронувшись кончиком пальца до правого плеча кучера, – ты не беспокойся: останешься ночевать у меня, а завтра с утра поедешь обратно. Дом мой пустой совершенно и там меня не было уже три года. Если ты согласен остаться, то я тебе доплачу, сколько ты скажешь – поможешь нам печку растопить, чуть прибраться, может, а? Как ты думаешь? Видишь, времена какие настали неспокойные – по ночам все же опасно нынче ездить.
Из молельной языческой рощи послышался стук топора.
– Да, Платон Никитич, вы правы – смотрите, народ вовсе страх потерял. Ладно, господские леса рубят, а тут у вас уже и за молельные рощи марийцев взялись. Как бы беды не вышло… Спаси вас и вашего сына Христос, Платон Никитич, за ваше предложение – грех не воспользоваться таким гостеприимством. Луна хоть и восходит, да только тучи все густеют. Того гляди дождь пойдет. Овса бы найти моим лошадкам…
– Найдем, Аким Никоныч, – тихо сказал Платон Никитич, всматриваясь в противоположный край деревни, где виднелась единственная крытая железом и покрашенная суриком крыша его старого кирпичного дома, который он построил четверть века назад на первые свои деньги, добытые во время извоза соли из Казани в Яранск.
Да, отсюда начинался его жизненный путь… Когда ему было восемнадцать лет, умер, израсходовав все свои жизненные силы, от воспаления легких его отец, Никита Мефодьевич. Платон стал единственным кормильцем в своей бедной избе на окраине деревни для матери и для младшего на десять лет брата Кольки. Чтобы сократить недоимки, после смерти отца пришлось продать старую лошадку, что сразу же поставило семью в почти безвыходное беспросветное состояние. Спасало то, что с десяти лет Платон подрабатывал на мельнице у Малинина, состоятельного крестьянина из соседнего села Шумкино. За работу на мельнице хозяин расплачивался мукой, и это помогало выживать в неурожайные годы конца восьмидесятых, начала девяностых годов XIX века, которые донимали Вятскую губернию. Петр Кириллович Малинин кроме мельницы имел небольшую лавку, а также был владельцем довольно большого участка хорошей земли и считался одним из самых рачительных хозяйственников в округе. Он был вдовцом, воспитывая единственную дочь Катю, которая была младше Платона на два года. После смерти жены при родах, Петр Кириллович задумывался несколько раз жениться повторно, но каждый раз, принимая во внимание слабое здоровье своей безмерно любимой дочери, отказывался от этой затеи, а после и вовсе решил уж жить так, как есть. Когда отец привез десятилетнего Платона на пробный срок к Малинину глубокой осенью, ему страшно не понравилась водяная мельница – даже в мальчишеской голове промелькнули мысли, что лучше утопиться в этой мутной черной запруде, чем тут дни и ночи напролет возиться в полумраке. Но все решило появление из-за широкой спины Петра Кирилловича чудесного небесного, почти полупрозрачного на вид, создания – это была Катя. Ему вдруг стало так хорошо, что даже тускло светящая через прокопченное стекло керосиновая лампа показалась ярким майским солнцем. Если в первый день, собираясь к Малинину, отцу пришлось несколько раз браться за вожжи, чтобы показать свою непреклонную волю своему старшему сыну, то на следующее утро ему уже приходилось сдерживать его. Так он проработал пять лет – с осени до начала весенних полевых работ – у Петра Кирилловича. За все это время он с Катей ни разу даже не обмолвился словом, хотя она почти постоянно находилась рядом: девочке нравился красивый немногословный мальчик, а он в свою очередь показывал изо всех сил свое трудолюбие и сноровку. Хозяин, видя странный симбиоз молодых сердец, вначале начал было беспокоиться, но отметив то, что Платон ведет до невозможности сдержанно и бережно по отношению к его дочери, незаметно для себя и сам полюбил своего маленького помощника. Это молчаливое наблюдение болезненной девочки изменило Платона очень сильно в скором времени. Он постоянно, как бы невзначай, старался удивить Катю своим умением быстро все схватывать на лету и уже своими руками делать лучше то, что только что видел. Например, к дочери Малинина иногда приходила за плату учительница давать уроки по рисованию. Несколько раз, мимолетом подсмотрев фрагменты этих уроков, Платон стал делать красивые рисунки наточенным куском дерева на напудренных мукой стенах и разных поверхностях мельницы, чем приводил в восторг Катю. Или увидев, как столяры делают большие лари для муки и зерна, за несколько ночей смастерил из обрезков, с помощью оставленных мастерами инструментов, небольшой сундучок-шкатулку без единого гвоздя, чем привел в полное изумление уже самого Петра Кирилловича. Впервые заговорила Катя через пять лет, когда она подарила ему, с позволения отца, небольшой вышитый льняной платок к Рождеству. В ответ на такую любезность со стороны девочки, Платон через неделю, к Крещению, преподнес ей целую композицию, вырезанную из цельного куска липы, в виде медведицы и двух медвежат. Когда Катя увидела такое чудо, она не сдержалась и поцеловала помощника своего отца в щеку. С тех пор для Платона Катя стала самым любимым человеком на свете.
Конечно, о женитьбе на дочери Малинина даже думать было невозможно, особенно после смерти отца и увода со двора становым приставом старой лошади, но Платон никогда не унывал заранее. Потом наступил неурожайный 1891 год. Хотя Платону исполнился тогда 21 год, но жребий тянуть ему не пришлось: единственный кормилец при матери-вдове и малолетнем брате. Из-за неурожая работы на мельнице почти не было, и Платон решил выпросить на следующую зиму у Петра Кирилловича коня для извоза товаров. Малинин пошел навстречу своему, ставшему почти что родным, незаменимому работнику. Он, дав коня и в придачу крепкие сани, посоветовал Платону вначале поехать в Уржум с рекомендательным письмом от него к купцу Сорокину, который был хорошим знакомым Петра Кирилловича. Этот уржумский купец принял, благодаря рекомендации Малинина, вполне благосклонно Платона и сразу же снарядил его, придав к его транспортной единице еще «связку» из четырех лошадей. Испытательный поход в составе из трех таких пятиконных «связок», груженных в основном ржаной мукой, во главе с сорокинским приказчиком, Платон выдержал достойно, чем вызвал уважение и самого Сорокина, и пожилых, видавших виды, суровых пожилых крестьян-возчиков. К концу зимы Платон расплатился вперед за аренду коня, а также смог поднакопить немного денег, хотя представлял довольно смутно, что можно делать с такой незначительной суммой.
Все изменилось во время последней перевозки груза соли и чая из Казани до Кукарки в середине апреля. Тогда вместе с обозом направился в дорогу и сам нанявший Платона казанский купец второй гильдии Желонкин Сергей Георгиевич, у которого появились какие-то недоразумения с неким кукаркинским купцом, и требовалось срочно разобраться в разночтениях общего контракта. Когда выезжали утром из Казани, зима, казалось, даже не собиралась отступать, но буквально к середине дня все заволокло тучами, и началась настоящая гроза с ливнем. Прямо на глазах овраги и небольшие балки-лощинки стали наполняться вешними водами от тающего под воздействием теплого дождя снега. Платон, одетый в сермяжный армяк, в заячьей шапке и в самодельных просмоленных бахилках на ногах, промокший за день, к вечеру почувствовал легкое недомогание. Переночевали в татарском селе Параньга, хотя должны были к ночи доехать до села Сернур. Контракт требовал сдачу груза вечером следующего дня, иначе можно было потерять на связке из пяти лошадей двенадцать рублей. Возглавлявший обоз Желонкин торопил людей, и поэтому выехали затемно. Дождь продолжал лить даже ночью. Заминка произошла к полудню возле небольшой речушки, которая превратилась в настоящий горный поток. Небольшой деревянный мост был довольно крепок, но, к несчастью, куски льда разломали отмосток с одной его стороны, а вода моментально размыла кусок насыпи, и образовалась яма между настилом и берегом шириной с два метра. Подошедшие из ближайшей деревни мужики за определенную плату натаскали бревна, закрепили их между собой железными скобами на скорую руку, а сверху положили несколько досок для пущей надежности. Потеряв час, обоз начал двигаться через мост. Первые две связки подвод прошли благополучно. Кибитка Желонкина ехала вслед за ними. И тут злую шутку сыграла двойка лошадей в упряжке купца: для одноконных саней все было просто, но пара, двигаясь по краю хлипкой конструкции, стала толкаться, почуяв под ногами вибрацию потока. Все произошло в мгновение ока: одна из лошадей дернулась назад, а вторая – вперед, и кибитку перевернуло так, словно кто-то невидимой рукой выплеснул из ковша находившегося там человека. Кучер бросился вперед, чтобы удержать животных, совершенно забыв про своего пассажира. Все застыли от неожиданного поворота событий. Платон ехал четвертым со своей связкой в обозе, но среагировал моментально, когда понял, что произошло. Он скинул свой мокрый кафтан, быстро выдернул ноги из бахилок вместе с носками и портянками и, босиком, в рубахе, но зато с шапкой на голове, побежал перпендикулярно дороге в сторону поворота реки вниз по течению, намереваясь перехватить попавшего в беду пассажира кибитки. Опоздай хотя бы на секунду – и купец Желонкин сгинул бы под водой безымянной речушки. Когда Платон, с трудом добежав до берега реки по ставшему свинцовым, мокрому, глубокому снегу, увидел, что недвижимое тело купца проплывает перед ним, он, не задумываясь, прыгнул в холодный черный поток, расцарапав при этом лицо о кусок плывущей льдины. Сделав отчаянный рывок и чувствуя при этом, что все мышцы неумолимо схватывает судорога, Платон зубами схватил полы утепленной поддевки Желонкина, а руками стал из последних сил пытаться грести к берегу. Ему казалось, что прошла целая вечность, пока невесть откуда взявшиеся силы пробудились от отчаянной борьбы со смертью – ноги почувствовали что-то твердое, и он, схватив за шиворот почти бездыханного купца, вылез из последних сил на берег и свалился в снег, хватая ртом воздух и не ощущая его. В это время подбежали мужики из обоза и на руках понесли обоих к саням.
Потом их по очереди парили в бане в деревне, что находилась рядом, местные мужики – сам обоз поехал дальше, так как соль и чай могли испортиться в санях. В Казань же скорым ходом полетел кучер Сорокина за доктором – на всякий случай. У Платона началось воспаление легких, а у купца появились почечные колики и стали отекать ноги. Через три дня с Божьей помощью они оказались-таки в Казани, где за них взялись опытные доктора, и недели через две оба уже чувствовали себя довольно сносно.
– Чем я могу отплатить тебе, Платон, за мое спасение? – прозвучал ожидаемый от купца вопрос, когда они встретились впервые после выхода из больницы.
– Сергей Георгиевич, я не знаю, на сколько вы оцениваете свою жизнь, но у меня есть мечта – построить небольшой кирпичный дом в своей деревне и жениться на девушке, которая мне нравится с десяти лет.
Желонкин, видимо, решил, что его жизнь все же стоит дороже любого дома, тем более небольшого, и к концу сентября на окраине Лаптева, через дом от родительского подворья, Платон справил новоселье. А еще через некоторое время, на Покров, он пришел к Малинину просить выдать Катю за него замуж.