Танго в стране карнавала

Майкл Кармен

Время от времени попытки уложиться в бюджет бразильского бродяги-артиста вели к ссорам, не без того. Но это, как правило, касалось каких-нибудь мимолетных прихотей.

— Хочу в тайский ресторан в Леблоне, — заявила я как-то вечером.

— Слишком дорого, — ответил Фабио, — я тебе сам приготовлю тайскую еду, если хочешь.

— Если я чего-то хочу, — заспорила я, надувшись, как обиженный ребенок, — так это ходить, куда понравится, как всегда делала. Я хочу в кино, в театр, в ресторан.

— То есть тебе хочется сорить деньгами, — парировал Фабио и на другой день сводил меня в местечко, где бесплатно показывали кино.

Казалось,

он и в самом деле совершенно свободен от денег. Фабио вел удивительно интересную жизнь, заполненную потрясающими людьми, невероятными историями, восхитительными впечатлениями — и ничего при этом не тратил, буквально ни цента. И не сказать, что этот парень был бесплотным ангелом или каким-либо другим сверхъестественным способом обходился без потребления материальных благ. Просто деньги не шли ему в руки. В тех редчайших случаях, когда у Фабио заводилась хоть какая-то монета, она всегда причиняла только несчастья. Сколько бы денег он ни держал в руках, таяли они мгновенно. Он их тратил, давал в долг, прокуривал, сжигал, его обворовывали, да мало ли что еще, а потом возвращался домой, как всегда, с пустыми руками, зато с песней и улыбкой.

Один-единственный раз за первые три месяца нашего знакомства я видела Фабио при деньгах. Это случилось на следующий день после того, как он играл где-то за плату (редчайший случай). Я обнаружила его в безумной сутолоке магазинов на Руа Кариока, в центре Рио, глаза у него горели, в кулаке были зажаты измятые доллары. Он скупал какое-то яркое пластмассовое барахло, вроде того, что продают в магазинах сниженных цен.

— Почему бы тебе не купить новую рубашку или еще что-то нужное или не отложить часть денег на новую гитару? — спросила я, но Фабио меня не слышал. Пластмасса, мишура и блестки заворожили его.

— Нет, что ты, — бормотал он, — все это мне очень нужно. Правда, это очень нужные вещи.

Пальцы Фабио так и бегали по грошовым пластиковым подносам, убогим тетрадкам, дешевым романам, трикотажным коврикам машинной вязки, как будто на прилавке ему каким-то образом открылась вся подноготная материального мира, из которого он, существо другого порядка, был исторгнут.

Я тогда развернулась и ушла, а когда вечером он вернулся домой, в руках у него не было ничего, только громадный букет цветов для меня. Потом до конца недели он играл и пел на улицах, чтобы заработать на еду, но так, видимо, и должен в норме выглядеть быт человека, живущего сегодняшним днем.

Остальные 364 дня года, когда деньги его не искушали, Фабио отдавался ритуалам, которых требовало служение богу самбы. В мире Фабио самба и была всемогущим, всезнающим, вечным богом, создателем океанов, гор, фигуристых мулаток и вкусной фейжоады [51] по воскресеньям. Когда он играл по клубам, то даже стол был оформлен в виде алтаря — фигурка святого Георгия с мечом наперевес и карандашными усами торчком, веточкой священной aruda и приношениями: конфетами, кашасой и креветками.

51

Feijoada (португ.) — блюдо из фасоли, мясных продуктов и маниоковой муки.

Существует четыре вида самбы, считая коммерциализированную версию, которая ежегодно транслируется на весь мир с Карнавала. Но Фабио играл в основном samba da raiz, «самбу корней». Представьте, как случайные музыканты

собираются на перекрестках: у них самодельные барабаны и тамбурины из пластмассы, консервных жестянок или баночек из-под кока-колы, они поют песни об угнетении и искуплении, и сердца их рвутся от боли и радости одновременно. В конечном счете я полюбила вот этот карнавал со всей его мишурой, озорством и бьющим через край весельем. И лучшей самбой для меня навсегда останется эта: медитативный, монотонный барабанный бой, пульсирующий волнами ритм тамбуринов и пронзительный крик гитары-кавакинью в безлюдном переулке, под круглой желтой луной.

По пятницам мы ходили в Беку до Рату, Переулок Крыс, где бродячие музыканты играли самбу в дешевых грязных забегаловках, усевшись вокруг стола, накрытого в конце перегороженной улицы. Это было в бедной части Лапы, где улицы захламлены мусором, дома (в некоторых до сих пор функционируют подпольные бордели) буквально разваливаются на глазах, а по темным аллеям разгуливают проститутки-трансвеститы. Во времена оны, судя по всему, квартал процветал, считался фешенебельным, роскошные французские проститутки очаровывали здесь местных кофейных королей и их беспутных сынков. Но это было очень давно. Все эти шлюхи вернулись в Париж в сороковые годы, одни сколотив состояние благодаря подаркам рабовладельцев, другие — с пустыми кошельками.

Между тем «веселый квартал» и по сей день пользуется дурной славой. Самба, собственно, была в нем всего лишь предлогом для того, чтобы устроить гулянку и побузить. Я ловила на себе неприветливые взгляды местных девушек, которым явно ужасно не нравилась. Время от времени меня им заново представляли, и они, в отличие от более приветливых мужчин-музыкантов, всякий раз притворялись, будто видят меня впервые. Это повергало меня в полное изумление, пока пожилая тетушка за стойкой бара, сжалившись, не пояснила:

— В Бразилии на каждого мужчину приходятся три женщины. Лишних соперниц здесь не любят.

Организаторами этого шумного веселья была пестрая компания из музыкантов, играющих настоящую музыку, и прочих богемных типов — для этих основной интерес представляли шуры-муры. Если равновесие нарушалось и возникал перевес в любом из двух лагерей, вечер превращался в сущий кошмар. Помимо этого костяка были еще клиенты, стучавшие по барабанам и кока-кольным банкам за столом, и по меньшей мере дюжина надсаживающих глотки певцов и певиц на подпевке. Иногда сюда заглядывал Валдемар да Мадругада, играл на треугольнике или дремал в кресле у стола.

Беку до Рату был настоящим бардаком, но бардаком организованным: несмотря на кажущийся беспорядок, я быстро поняла, что на самом деле и музыканты, и прочий народ подчиняются строгим правилам.

Во-первых, это касалось стола. Вокруг него могли сидеть только музыканты. В редких случаях — таких, как попытка загладить вину за измену или другое столь же ужасное оскорбление, — за ним иногда могла появиться девушка одного из них.

Во-вторых, это касалось людей. Они рассаживались в определенном порядке: впереди девушки, за ними их возлюбленные, третий уровень — lanchinhos, четвертый — женатые мужчины, интересующиеся lanchinhos; внешний круг образовывали бездомные, бродяги и сумасшедшие. Время от времени случайная туристка по неведению лезла сквозь ряды, нарушая порядок, и занимала место любимой девушки или, хуже того, хваталась за инструмент, чтобы помузицировать. Но в общем и целом народ знал, где чье место, и порядка не нарушал.