Танго в стране карнавала
Шрифт:
Антониу был настоящим фанатиком нового мира, скитался по бразильским пустыням sert~aos, питался саранчой и корой и пророчествовал об Апокалипсисе или делал, например, такие поразительные предсказания: «В 1898 году будет очень много шляп, но мало голов». Он был сумасшедшим, он был голодным, и очень скоро вокруг него стали собираться другие такие же голодные и сумасшедшие люди. И по сей день фальшивым проповедникам в Бразилии удается сколачивать миллионы, обводя вокруг пальца людей, у которых ничего нет, — образованные бразильцы только диву даются, не в силах понять, как и почему это происходит. В отношении последователей Антониу, по крайней мере, понятно: тирании они предпочли безумие. После отмены рабства в 1888 году страну наводнили претенденты, которым некуда было деваться, кроме как к нему.
Когда солдаты вернулись в Рио, желая получить дома, награды и славу, которые им сулили за участие в бойне, правительство — весьма предсказуемо — обещание не сдержало. Вот тогда-то все и началось. Бразильские землевладельцы, жившие в центральном Рио, пришли в негодование из-за солдат, начавших строить себе лачуги на склонах холмов, практически у них над головами. В газетах тех лет велись дебаты по этому поводу, в архивах сохранились статьи, в которых предлагались разные способы избавиться от неприятного соседства. Но в этих статьях ни разу не была высказана простая мысль о том, чтобы построить приемлемое и достойное альтернативное жилье, поэтому фавела Провиденсиа так и осталась на своем месте. И в самом деле, сдвинуть ее с места, кажется, невозможно — не помогают ни предложения правительства «переместить» людей на засушливые, не имеющие выхода к морю земли на северо-западе Рио, ни регулярные полицейские облавы, ни даже бесконечные оползни, уже унесшие в общей сложности половину всех домов этого байру.
Мы миновали безлюдные цементные трибуны Самбадрома, знаменитой улицы, с которой каждый год в феврале стартует карнавальное шествие. Позади виднелись фавелы Фалете, Фогетейру и Празереш, они прилепились к холмам всех оттенков терракотового, красного и коричневого — в Бразилии это цвета земли и нищеты. Единственным исключением была странная белая полоска за Самбадромом, фавела Короа, в которой жители Санта-Терезы по выходным приобретают кокаин. Власти выдали жителям этой фавелы несколько тысяч галлонов белил, чтобы нищета не так бросалась в глаза, когда камеры показывают карнавал, — теперь их лачуги выделялись, как белая прореха на расползшейся ржавой кляксе.
Высоко на холме слева я увидела белоснежные готические шпили Шато Идеал, где Густаво в праздности проводил время у бассейна. Отсюда замок казался маяком, воздвигнутым на возвышении из многих миль ржаво-красных волн фавел.
В этот момент Авенида Президенте Варгас рассыпалась на несколько отдельных дорог. Наша часть превратилась в грубо гудронированое шоссе, а окрестные улицы все больше походили на трущобные кварталы северного Рио. Справа от нас появились угольно-серые железнодорожные пути. Граффити на стенах от одной железнодорожной станции к другой становились все мрачнее и агрессивнее. Снова и снова появлялся значок КВ — «Команду Вермелью», одной из крупных преступных группировок, занимающихся наркоторговлей. Раскидистые оити, которые тянутся вдоль улиц южного Рио, исчезли, зато на каждом шагу теперь встречались устрашающе-агрессивного вида полицейские посты. Слева от нас бесшумно проехал черный «рэнджровер», украшенный огромным серебристым черепом и скрещенными костями. Я успела разглядеть полицейских в черной форме, вооруженных пулеметами. На всех были солнцезащитные очки-авиаторы и черные футболки в обтяжку. «УПОВАЕМ НА БОГА», — было написано на заднем стекле. Я вопросительно обернулась к Фабио.
— БОПЕ, [53] — шепнул он.
— Кто они такие? — спросила я.
— Эскадроны смерти, — ответил он снова шепотом.
— Да ладно тебе, какие еще эскадроны смерти? — засомневалась я.
— Ты что, сама не понимаешь, что такое эскадрон смерти? — сухо спросил Фабио.
— Самосуд?
Но Фабио промолчал. Вместо ответа он начал напевать песнь о приезде в Мангейру: «Прибыли, Мангейра, о-о, вот и Мангейра!», — другие пассажиры смотрели на него и улыбались.
53
BOPE (Batalhao de Operacoes Policiais Especiais) — полицейский батальон специального назначения, элитный бразильский спецназ.
Мы вышли из автобуса около Государственного университета Рио-де-Жанейро, здания в советском стиле, охраняемого гражданской полицией, и отправились в фавелу. Бразильский флаг, украшенный позитивистским и идеалистическим девизом «Порядок и прогресс», безжизненно обмяк от полуденной, как в духовке, жары. Горстка дешевых лавчонок, синие пузыри — будки телефонов-автоматов и учебные корпуса служили нуждам немногочисленных студентов (время от времени кто-нибудь из них появлялся и проходил по огороженной территории). В отсутствие морского ветра — до Санты-Терезы бриз все-таки добирался — температура была минимум на пять градусов выше, и я держала руку козырьком над глазами, чтобы защитить их. Цифровое табло часов-термометра показывало 38 градусов. Мы свернули за угол, и Фабио махнул рукой:
— Смотри.
Фавела раскинулась на низком округлом холме, но каковы его естественные очертания, определить было трудно, столько на нем понастроили домов и домишек. Они выглядели как сотни ржавых картонных ящиков, поставленных один на другой и связанных друг с другом перекрученными пучками проводов — нелегальной электропроводкой. Над каждой крышей парили разноцветные воздушные змеи, из каждой щели торчали банановые листья, а сверху слышался треск фейерверков.
Перейдя последнюю дорогу перед Мангейрой, мы зашли в pasteleria, закусочную, этакий бразильский «Макдоналдс» для бедных, чтобы подкрепиться перед тем, как входить в фавелу. Фабио заказал два стакана мутно-зеленого тростникового сока у человека, который хмуро давил длинные стебли тростника маслянистым черным колесом. Женщина выудила из бездонного бурлящего чана жирные пирожки с жареным сыром и положила их перед нами на лист оберточной бумаги.
— Здесь есть телефон, откуда можно позвонить? — обратилась я к ней, но она лишь молча ткнула пальцем в ту сторону, откуда мы пришли.
— Только там?
— У нас в фавеле телефонов нет, потому что мы их ломаем, — пояснила она с кислой усмешкой.
Я только подняла брови. Боюсь, даже сочувствие выглядело бы сейчас проявлением высокомерия.
— Придется вам вернуться немного назад, в реальный мир, — сказала женщина, и, к моему удивлению, выражение ее лица немного смягчилось.
— Вы живете там, выше? — спросила я, махнув в направлении холма Мангейра.
Женщина тихонько фыркнула:
— Хм… как же я выгляжу? Я что, на козу похожа? Только козы скачут по горам. А я живу здесь, внизу. У реки. — И она указала рукой на черную струйку грязи, вытекающую из цементной трубы.
Я подумала, что мир окончательно свихнулся и определение цивилизации поменялось. Всего-навсего пересекли дорогу, и вот, поди ж ты, мир университетов, сетевых аптек и телефонов-автоматов остался где-то далеко позади и кажется недостижимым. Всего-то перешли через дорогу — и в этот момент все поменялось: чистенькое, стерильное и безопасное уступило место чему-то тягостному, опасному, кишащему.
Согласно официальному определению, фавелы, иногда называемые морру, [54] — нелегально, самовольно возведенные поселения. Однако правительство постепенно начинает легализовывать часть построек с тем, чтобы обеспечить получение сборов и налогов от их населения, составляющего, по данным неправительственных организаций, более тридцати процентов населения Рио-де-Жанейро. Правительство приводит другие цифры, заявляя, что в фавелах проживает около десяти процентов, но надо еще учитывать, что многие отрицают, что живут в фавелах, и указывают другие адреса, даже во время переписи.
54
Morro (португ.) — холм, гора.