Танк на Медвежьем болоте
Шрифт:
Газик рывком взял с места, поднимая пыль, покатил по деревенской улице, справа и слева замелькали детские головы — ребята бежали не отставая.
— Не бегите! — крикнул Левашов. — Эх, вы!..
Но тут у самого выезда на грунтовку газик затормозил: навстречу из-за лесного поворота показалась оранжевая квадратная кабина. За ней на прицепе покачивался огромный ящик. Уступая дорогу, Миша задним ходом сполз с колеи на обочину.
Поравнявшись с газиком, тягач остановился и тут же позади раздались крики: «Привезли! Привезли! Ура!» Затем из-за облака кирпичной пыли, поднятой «КамАЗом», возник еще грузовик, из кабины
— Что же вы уезжаете так не вовремя, — сказал тот, протягивая руку. — Надо бы остаться. Первого сентября — такой праздник!
— Увы, больше не могу, — ответил Левашов. — Я и так у вас чуть ли не на месяц прописался. Но ваши юнкоры, — он кивнул в сторону Андрея и Кольки, — обо всем мне теперь будут сообщать. Вас, наверное, можно поздравить? На выставке — успех? А как вам летать — разрешили?
— Не выше ста метров, без пассажиров, и в безветрие, — директор произнес эти слова устало и как бы с огорчением, но Левашов видел, что его глаза светились трудно скрываемой, почти детской радостью. Конечно, это была победа! Пусть не выше ста метров и в безветрие — разве это имеет значение? Сто метров — это же настоящий полет, выше домов и телеграфных столбов, выше сосен, и даже выше силосной башни, за которую каждый вечер садится, уходя из Староборья, усталое солнце.
Сопровождаемый стайкой ребят, автокараван двинулся к деревне. Миша опять недовольно посмотрел на часы, и газик, урча, выбрался на дорогу. А Левашову вдруг отчаянно захотелось открыть дверцу, выпрыгнуть на ходу и, глотая теплую пыль, бежать вместе с деревенскими мальчишками за самодельным самолетом. Но вместо этого он только вздохнул и поплотней уселся на жестком сиденье.
21
В город он вернулся в понедельник в конце дня. Автобус, который вез его из аэропорта, был переполнен. Виктор Петрович стоял, прижатый к металлической стойке, чувствуя бедром и даже боком огромный свой чемодан. В нем на самом верху лежали пять тоненьких ученических тетрадей, в которых каждый из участников событий в Староборье изложил свою версию происшедшего на Медвежьем болоте, как он запомнил ее и понял. Время от времени еще он поднимал руку и ощупывал грудной карман пиджака, куда спрятал золотые часы, аккуратно заклеенные в бумажный пакетик.
Автобус шел мимо тронутой первой ранней ночной прохладой кленовой аллеи, мимо зеленых с пятнами желтизны деревьев, повернул на набережную, около которой плескались мелкие свинцовые волны, перевалил через горбатый мостик на канале и остановился наконец невдалеке от здания редакции.
Был теплый солнечный день. Сентябрь скупо отмеривал золото кленам и тополям, школьники тащили тяжелые как гири портфели и ранцы. У портфелей и ранцев все ручки, замки и ремни были пока на месте: было всего-навсего первое сентября.
По мостовой лениво враскачку прыгали воробьи…
— Долго вы, однако, долго, — сказала секретарь-машинистка Света. — Главный вас с самого утра ждет. Каждый час спрашивает, приехал или нет.
— Ничего, подождет.
— Суждены нам благие порывы, но — увы! — не нам… Идите, идите, он уже в аэропорт звонил, знает, что самолет прилетел.
— А-а, вот он где, пропавший! Ну что, все торосы позади? — начал главный редактор. — Рассказывайте, рассказывайте.
Но Виктор Петрович вместо ответа раскрыл чемодан и вывалил на редакторский стол пять тетрадок:
— Вот всё тут. Одну я писал, вторую одна толковая девушка, между прочим, пионерский работник, и три тетради ребячьих. Был еще один участник поиска, но он писать не умеет, он только лает и знает арифметику.
— Да, да… — пробормотал главный редактор и тут же принялся читать тетради одну за другой с такой скоростью, что у Виктора Петровича зарябило в глазах.
Надо сказать, что скорость, с которой он мог читать, всегда восхищала или обижала людей, которым казалось, что редактор рукописи перелистывает.
— Та-ак, — сказал он через десять минут, откинулся в кресле и с завистью посмотрел на Виктора Петровича. Тот уже удобно расселся напротив редакторского стола. — С Михайловым все ясно: настоящий герой, принял огонь на себя. Поэтому и погиб. А вот каким образом этот Макарыч узнал о готовящемся прорыве?
— Стоя на часах у штабной землянки, подслушал разговор командира с радистом. Сообщение передал, спрятав в лесу в условленном месте записку, — ответил Виктор Петрович, в который раз подивившись, что редактор успел ухватить суть дела.
— А как его фашисты заслали к партизанам?
— Был на фронте, попал летом сорок первого в окружение, потом в плен. Струсил, согласился работать на немцев.
— А с братьями он как связался?
— О, это занятно! Они браконьерили-то давно. Поставили раз капкан, приходят вынимать зверька. Только вытащили ондатру, сзади голос: «А ведь нехорошо! По закону за это сколько получить можно?» Оглянулись — Макарыч. Попугал он их, попугал и вдруг предлагает: а может, договоримся? Один из вас ловит, отдает шкурки мне. Я их обрабатываю, подкрашиваю. Второй — только продает. Нас трое, работа в три раза быстрее, ответственность, в случае чего — в три раза меньше…
— Какое меньше? Коллективный сговор! — сказал главный редактор. Он знал еще и законы.
— Вот-вот, обманул старик: каждый отвечает, мол, только за свое.
— А выстрел? Кто стрелял?
— И это просто. Когда мы с ребятами подошли первый раз к землянке, Макарыч и старший Карабанов были поблизости, стояли в кустах, все видели, испугались, что их логово раскрыто, и тогда Макарыч уговорил Семена попугать меня — выстрелить над моей головой. Ну, конечно, аккуратно, чтобы не задеть. Тот и шарахнул.
— Досталось вам. Впрочем, учтите, — это и есть обычная работа. Так?
— В общем, да. Между прочим, самолет-то я видел. Успел увидеть. Уезжаю, а его как раз обратно в Староборье привезли.
— Ну-ка, ну-ка, и на что он похож?
— На ящик. На самый обыкновенный ящик. Запакован в тару, в которой когда-то привезли в колхоз сенокосилку. Директор сказал, что когда они получали разрешение на полет, им повезло, примерно такой же самолет построили на Урале ребята из города Лысьва. Тем только что дали разрешение. Они были первые, эти — вторые. Вторым всегда легче. Разрешили летать не выше ста метров.