Танк на Медвежьем болоте
Шрифт:
Комната, в которую привела Нина, понравилась ему сразу. Было в ней что-то от простого, нехитрого уюта прошлых годов.
Клеенчатый блестящий, похожий на добродушного кита, диван, кресло, два деревянных гнутых стула, почему-то называемых «венскими», вечнозеленый фикус в горшке на высокой тумбе, на окнах чистые белые занавески, в углу книжный шкаф, набитый словарями, разрозненными томами энциклопедии, учебниками. Но больше всего Виктора Петровича восхитил письменный стол. Это был огромный тяжелый стол со множеством ящиков, каждый из которых имел затейливую бронзовую ручку. Кроме того, в правой и левой тумбе вверху под столешницей имелось еще по выдвижной доске, отчего стол этот мог приобрести форму буквы «П» и таким образом мог быть завален бумагами и книгами с трех сторон от работающего. На окне в глиняном горшке стояли золотисто-белые цветы.
— Прекрасный кабинет, — сказал Левашов. — У него очень домашний вид. Знаете, надоели казенные гостиничные номера, а тут… И цветы какие чудесные!
— Вам нравятся? — обрадованно спросила Нина.
— Очень.
— Это нарциссы.
— Невероятно! Всегда считал, что нарциссы — выдумка древних греков. У меня в школе по истории было три. И вот — пожалуйста, можно даже понюхать! Признайтесь, эти цветы тоже предназначались для пожарного инспектора?
— Ну, перестаньте, дался он вам… Кстати, я ведь вам еще не сказала, кто я. Нина Соловьева, работаю пионервожатой.
— Очень приятно. А скажите, Нина, телефон тут есть?
— Нет, телефон только на почте. Завтра позвонить в Энск, сказать, чтобы прислали за вами машину?
— Ну, зачем же завтра? — раздосадованно сказал Левашов. — Денька три у вас все равно надо побыть. Приехать в такую даль и сразу же уезжать… Познакомлюсь со школой, с пионерами, расскажу им про наш журнал.
— Вот и отлично, — согласилась Нина. — А мы покажем вам школу, наш музей боевой славы. Расскажем еще кое о чем. Ведь и мы не сидим тут сложа ноги, как говорит наш Коля. Они с Андреем, да такая Таня Артюхова — первые мои помощники. Завтра всех увидите!
— Да, да, конечно, — сказал Левашов. — Считайте, что устроили меня отлично. Знаете, какую телеграмму мне хочется послать в редакцию: «Полный провал запятая самолет исчез Бермудском треугольнике точка». Но шутить с нашим главным нельзя… Прощайте! До завтра!
И Виктор Петрович остался один, грустно размышляя, какой эффект возымела бы его телеграмма. Он не сказал Нине, что главный редактор люто ненавидел всяческие истории о снежных людях, лохнесских чудовищах и Бермудском треугольнике.
— Чудо — это сам человек и изобретенная им застежка-«молния», — любил говорить он.
Расстелив на диване принесенное Ниной постельное белье, Виктор Петрович укрылся байковым солдатским одеяльцем, отвернулся к стенке и сразу заснул.
4
Проснулся он оттого, что в дверь осторожно стучали.
— Да, да! — громко крикнул Виктор Петрович. — Входите. Не заперто! О, какое уже яркое солнце!
— Доброе утро! Нас Нина Михайловна послала… — Коля и Андрей стояли в дверях, переглядываясь и переминаясь с ноги на ногу. Лица их сияли, было видно, что они получили какое-то поручение, гордятся им и рвутся выполнить.
— Утро действительно доброе, — весело ответил Виктор Петрович. — А сама она где? Ловит разбежавшихся школьных кроликов? Или кроликов вы здесь не выращиваете?
— Почему? — сказал Андрей. — Младшие классы выращивают. Нина Михайловна в сельсовет побежала за краской. К сентябрю школу ведь надо готовить. А нам она велела…
— Ну да, — перебил Коля, — так и сказала: «Сопровождайте его по музею».
— Понятно. Будете вроде гидов, которые водят иностранцев по Эрмитажу. У вас в музее тоже тысяча пятьсот комнат?
— Да нет, — застеснялся Коля, — одна. А что, в Эрмитаже тысяча пятьсот?
— Не считая чуланов, где хранятся мягкие тапочки для посетителей. Ну что ж, пошли? Только дайте мне умыться…
— Ага… У нас музей маленький. Сами увидите.
Они поднялись на второй этаж, и ребята, открыв замок, впустили Левашова в небольшую угловую комнатку, стены которой были увешаны полками с разложенными на них железками, плакатами и рисунками.
— Ого! — вежливо сказал Левашов, оглядывая комнату. — Настоящий музей, даже «Максим» есть.
На полу стоял, любовно очищенный от ржавчины и смазанный маслом, станковый пулемет с погнутым и пробитым щитом.
— На запруде откопали, возле старой мельницы, — Андрей погладил кривые, без деревянных накладок рукоятки: — Так прямо с пулеметной лентой и лежал. У нас в гражданскую тоже бои были.
— Так… Посмотрим теперь, как представлена у вас Отечественная война. Вижу винтовку. Наша. Штык — тоже наш… А вот автомат — немецкий.
— Шмайссер, — пояснил Андрей. — Это пуговицы. Тут — значки… Осколки от мины… Унитарный патрон, калибр 20 миллиметров.
— А вон какая медаль, — показал Коля. — «За обморожение». Досталось фашистам в России. Нечего лезть, правда?
— Танковая рация на пружинах. Это чтобы лампы не побились, — объяснил Андрей.
— Надо же! И все-то ты знаешь… Так, так… А это, полагаю, ствол от винтовки. Ишь как заржавел!
— Ага. Мы его с Колькой в болоте нашли. Там, где…
Тут Николай толкнул Андрея в бок.
— А это что за карта?
На стене висела неумело нарисованная, но очень выразительная и детальная карта. Выразительная, потому что на ней были и Старый Бор, и дорога и леса вокруг, и большое пространство, покрытое синими черточками, поверх которых было в нескольких местах написано: «Болото», а в центре — красный круг, или скорее, овал, в котором была тоже надпись: «Партизаны».