Танки повернули на запад
Шрифт:
— Есть такая машина, скоро поступит на вооружение.
— Значит, правду говорят? Спасибо на добром известии… А еще, как я понимаю, пушку на «тридцатьчетверке» надо бы покрепче, а в истребительной артиллерии калибры покрупнее… Доказать все научно не умею, образование маленькое. Но, как парторг, обязан прислушиваться, что люди говорят, и сам головой варить.
— Насколько мне известно, инженеры-вооруженцы работают и в этом направлении, товарищ Третьяков. Но все-таки я доложу ваше мнение Военному совету. Если все согласятся с ним, будем писать
В воронку по одному залезали солдаты:
— Прощай, Сергей Савельевич.
— Поправляйся.
— Письма пиши…
На фланге бригады Бабаджаняна я неожиданно встретил Капустянскую. На ее гимнастерке поблескивали узкие погоны старшего лейтенанта медицинской службы.
— Что вы здесь делаете? — удивился я. — Ваше место в санвзводе.
— Место врача там, где в нем нуждаются, — наставительно ответила Капустянская.
Она изменилась с того вечера, когда я видел ее первый раз. Фигура потеряла вальяжность. Щеки и глаза запали. Косы не обвивали голову, а лежали сзади тяжелым пучком. И простая прическа, и непривычная худоба старили женщину, делали ее похожей на строгую, несколько суховатую школьную учительницу.
Она кратко объяснила мне, зачем пришла сюда с тремя бойцами, вооруженными саперными лопатами.
При разрыве больших бомб и тяжелых снарядов нередко засыпает землей солдат. Отрыть их сразу не всегда удается. А бой продолжается, подразделение десятки раз меняет место. Капустянская и решила раскапывать, как она сказала, «подозрительные места». За сегодняшнюю ночь вырыты пять человек.
— Контужены, правда, ранены, а жить будут, — вскинула Капустянская голову.
— От имени Военного совета объявляю вам благодарность, — торжественно сказал я.
И гордая женщина вдруг растерялась:
— Да что вы, товарищ генерал, за что благодарить? Балыков вмешался:
— По уставу положено отвечать: служу Советскому Союзу.
Это замечание доконало женщину:
— Ой, что же я, простите, пожалуйста. Нехорошо получилось. Но я никогда в жизни не читала никаких уставов.
— Придется почитать, — не успокаивался Балыков. — Все-таки старший лейтенант.
Возвращаясь, мы наткнулись на команды санитаров с собаками, рыскавшими в поле. Громким лаем собаки извещали своих проводников о найденных в хлебах раненых.
Над горизонтом поднималось спокойное солнце. Оно сулило изнуряющую жару, прицельное бомбометание, корректируемый артогонь, бесчисленные танковые атаки.
Катуков, Журавлев и Шалин, небритые, с воспаленными глазами, ждали меня в штабной землянке. Мы должны были подвести черту под первыми двумя сутками боев, сделать выводы из того, что слышали, видели, что читали в сводках и донесениях, что узнавали от пленных.
Шалин сообщил об итогах ночной разведки. Противостоящая группировка противника не изменилась. Судя но всему, не изменились и его планы. Самое сильное вражеское соединение — эсэсовский танковый корпус — приготовилось к прыжку на рубеж, занятый частями Криво-шеина.
Ночью по
Затемно подошло еще несколько артиллерийских полков, присланных Ватутиным на усиление нашей армии.
Но, несмотря на все это, мы отдавали себе отчет: положение угрожающее, особенно на левом фланге. Здесь гитлеровцы имели решающее превосходство в танках, как раз в тех «тиграх» и «пантерах», о которых с тревогой говорил раненый парторг сержант Третьяков.
Катуков и Журавлев, так же как и я, вынесли убеждение о возросшей зрелости и духовной стойкости солдат, сержантов, офицеров. Обычный наш принцип боевой подготовки: знания — на ступень выше — вполне оправдал себя. Боец мог заменить командира отделения, а отделенный — командира взвода.
В обращении к войскам Военный совет подвел итоги двух дней боев и определил основную задачу: не пропустить врага к Обояни.
7 июля — один из самых тяжелых дней курской эпопеи. Я провел его в бригаде, которой командовал подполковник Липотенко, недавно назначенный на эту должность.
8 канун и во время Курской битвы в нашей танковой армии происходил как бы естественный отбор старших командных кадров, которые и вели потом полки, бригады, корпуса до самого Берлина.
Опытный штабист Липотенко впервые самостоятельно командовал в бою, и командовал неплохо. Был он спокоен и нетороплив, не решал с кондачка под влиянием первого тревожного доклада. Но, приняв решение, твердо держался его.
В курских боях я особенно научился ценить такую выдержку, способность даже в самую отчаянную минуту оставаться командиром, то есть схватывать обстановку, взвешивать ее, принимать и осуществлять решения.
7 июля сплошь состояло из «отчаянных минут». В этот день на стыке нашей армии и 5-го гвардейского танкового корпуса противник прорвал вторую оборонительную полосу. Теперь фронт армии был обращен не только на юг, но и на восток. Он удлинился на добрых десять километров. А ведь части наши поредели. Основательно поредели!
К вечеру на командный пункт армии опять приехал Н.С. Хрущев. Выслушал доклад Катукова. Посмотрел подготовленную Шалиным справку о потерях. Повертел в руках листок, испытующе взглянул на нас.
— Военный совет фронта знает о тяжелом положении армии. Принимаем меры. На обоянское направление выдвигаются стратегические резервы. Вас усиливаем зенитно-артиллерийской дивизией, двумя танковыми бригадами, стрелковой дивизией, полком гвардейских минометов. Найдите им наилучшее применение…
Никита Сергеевич опять внимательно посмотрел на каждого из нас:
— По приказу командующего фронтом предпринимаются частные контрудары в полосе соседей. Не только фронт, Ставка идет вам на помощь. Ее представитель маршал Василевский переключил вторую воздушную армию целиком на поддержку вас.