Танкисты Великой Отечественной (сборник)
Шрифт:
Со мной до Москвы ехали мой ординарец Петро и воспитанник Николка. Последнего мы уже пытались один раз отправить на Родину где-то в марте. Я попросил майора Грищенко, который ехал на курсы, взять Николку с собой и пристроить в Суворовское училище. Грищенко согласился, но потом прислал письмо, что они расстались с Николкой на вокзале. Война закончилась, а буквально через неделю приезжает Николка и заявляется ко мне.
— Как ты тут оказался? — удивился я. Это же надо из Москвы без документов добраться до Австрии и найти нашу часть!
— Приехал из Москвы.
— Чего ты приехал? Грищенко тебя должен был направить в училище.
— Он меня оставил на вокзале, сказал: «Сам разбирайся».
— А ты чего?
— Василий Павлович, милиционеры, как увидят медали, сразу меня за шиворот и в отделение: «Где украл?» Я начинаю показывать документы, а они не верят, говорят «поддельные». И так раз за разом. Мне надоело, и я поехал вас искать.
Конечно, парню было не место в армии, поэтому в этот раз я его взял с собой. В дорогу у меня
На машине мы доехали до вокзала Вены. Поезда не ходят, народу видимо-невидимо! Со всего 3-го Украинского фронта люди едут, кто в отпуск, кто демобилизовался, кто по службе! Табор! Петро взвалил окорок на спину, а бутыль мы потащили вдвоем. Но проведя целый день на вокзале, мы поняли, что уехать нам не удастся, и пошли ночевать к немкам. К тому времени в городе начались перебои с продуктами, и хотя СССР помогал продуктами, но всех не накормишь. Голод погнал девчонок на заработки. Много их крутилось вокруг воинских частей… Половина бутылки вина у нас за вечер ушла, а окорок мы не доставали — ели скоропортящиеся продукты. Утром девчонки помогли нам добраться до вокзала, выяснили, что на Будапешт идет товарняк. Славяне бросились штурмовать вагоны! Битва была, как в кино, когда показывают, как после революции толпы осаждают поезда. Кое-как мы погрузились, а поезд не идет. Летчики, как самые активные, нашли машиниста, сунули ему под нос пистолет, и тот, поняв, что лучше не связываться, подцепил состав и дотащил нас до Будапешта. В столице Венгрии ситуация была не лучше: на вокзале люди сидели по нескольку суток без надежды уехать — расписания нет, поездов нет. Приткнулись в углу, допили последние капли вина, и тут проходит слух, что на другой стороне Дуная стоит товарняк, который пойдет на Бухарест. Весь табор подхватывается и пешком по шпалам, по подорванному мосту через реку (на него был положен лишь временный настил из бревен) спешит на другую сторону реки. Хорошо, что мы бутыль допили, — не надо было тащить! Сели в товарняк, он стоит. Ну, способ уже отработан — пистолет под нос машинисту, и поехали. Из Бухареста до пограничной станции Чоп ходили электрички, называвшиеся «Рапид». Несколько «Рапидов» мы пропустили — не смогли влезть, а потом их пустили почаще, и мы благополучно добрались до станции Чоп. Поклонились — здравствуй, Россия! Знакомые лица, знакомый язык, все знакомо! Военные сразу оккупировали буфеты, разобрали всю водку. На привокзальной площади купили снеди, которой там было в изобилии. Обменяв на станции выписанные требования на билеты, с боем взяли пассажирский поезд до Киева.
Тронулись — и началось застолье. За что только не пили: «За Победу!», «За летчиков!», «За танкистов!», «За пехоту!» Все же молодые, редко кому за тридцать. В основном офицеры, многие хорошо награжденные. К вечеру поезд гудел… В одном из купе ехал летчик, полковник лет тридцати, с мадам. В какой-то момент начали выяснять, кто внес больший вклад в Победу. Не договорились. Он схватился за пистолет, а его спутница удержала его за руку. Он на нее: «Сука!», схватил за волосы, начал бить. Мужики вступились: «Как ты, подонок, с женщиной обращаешься!» Началась драка. Летчики кинулись: «Наших бьют!», схватились за пистолеты, началась стрельба. В итоге пять человек летчиков связали и бросили в тамбур отдыхать. К исходу ночи все были уже измучены и уснули. А в Киеве нас встречают — перрон оцеплен солдатами из комендатуры с винтовками наперевес. Видимо, им уже сообщили, что едет «веселый поезд». Всех профильтровали, связанных забрали в комендатуру. Мы побежали в кассу за билетами до Москвы, а билетов нет! Побежали к начальнику вокзала: «Подождите следующего поезда, тогда всех вас посадим». Но русский человек есть русский человек: раз поезд есть — надо на нем ехать! Подходит состав. Те, кто с билетами, выстроились, садятся по всем правилам. Мы же — чемоданом в стекло, и в вагон, за нами полетели стекла в соседних купе. Все стекла побили! Пришли те, кто с билетами, а места заняты. Крик, шум! Поезд задержали на три часа, но потом все же отправили. Проводник жалуется: «Мне придется выплачивать за разбитые стекла!» Я говорю: «Не переживай, сейчас что-нибудь придумаем». На весь вагон, благо голос у меня был крепкий, крикнул: «За разбитые стекла надо заплатить проводнику!» — и пошел с фуражкой по кругу. Собрал денег, принес: «На! Тут и на стекла, и тебе хватит!» Хорошенько выпив, но уже без драки, все улеглись спать, хотя поезд шел полным ходом и в выбитые окна врывались порывы холодного воздуха. В Москве, как и в Киеве, поезд был оцеплен, все прошли фильтрацию. Я задержался на неделю в городе, Петро поехал к родным на Алтай, а Николку я отправил домой. У меня были свои заботы, и я не удосужился даже спросить его адрес: так больше я его и не видел…
Из Москвы я поехал в Осу: на поезде добрался до Перми, а оттуда по Каме до родного города. Вышел ночью на пристань — тишина, народу никого, только стоит телега. Подошел:
— Куда едешь?
— В Крылово.
— Подвези.
— Вояка?!
Я назвал.
— К кому там?
— К Брюхову.
— К Панке?
— Да.
— Кто ты ему?
— Сын.
— Вася?! Ох ты, господи! Я тебя и не признал! Смотри, какой стал — командир, с орденами!..
— Дядя Степан, это вы?
Это оказался друг семьи Баландин, которого я тоже не узнал поначалу.
— Я! Поехали.
Подъехали к дому. Дядя Степан побежал, постучал в окно:
— Панка! Сын приехал!
Отец быстро собрался, выскакивает. Мы обнялись.
— Чего телеграмму не дал?
— Зачем? У меня ни вещей, ничего нет.
За ним выбежала мать, вся в слезах. Я ей:
— Ты почему плачешь?! Будешь плакать, повернусь и обратно уеду!
— Нет, нет, не буду плакать! — Она обняла и целовала, все целовала меня, но никак не могла остановиться, так и продолжала плакать. Зашли в дом. Мать быстренько накрыла стол, мы выпили по стакану браги. Угостили Баландина — благо не за рулем, а «за кобылой». После долгих разговоров и расспросов улеглись спать. Утром я позавтракал, выхожу босой на улицу — тишина, народу никого нет. Город как вымер. Начал разыскивать своих друзей — никого нет: или погибли на фронте, или разъехались на учебу, или еще не демобилизовались. Неделю я побродил по пустому городу, навестил демобилизовавшихся одноклассниц и решил поехать в Одессу к Фаине Левинской. В Одессе жила моя сестра, попавшая туда по распределению секретарем райкома комсомола, что на Молдаванке в Одессе. Жила она на Дерибасовской. Когда мы пришли к ней домой, сестра первым делом осмотрела, чистая ли у меня форма и почистила мне сапоги. Я удивился:
— Зачем?
— У нас очень строгая комендатура. Только выйди одетым не по форме — сразу заберут.
Действительно, пошли мы с ней гулять, и при первой же проверке документов патруль придрался к моему внешнему виду. Сестра меня отстояла:
— Это мой брат! Он только приехал.
Я зашел в гости к Фаине, познакомился с ее мамой. Мы вспомнили про жизнь в Осе, а ночевать я пошел к сестре. Так прошло несколько дней. Мы встречались, гуляли, сходили в оперетту. На третий день я ей сделал предложение, она согласилась. Я, как тогда было принято, пошел к ее матери, рассказал, что прошу руки ее дочери. Она тоже не возражала, но сказала:
— Вася, вы сейчас распишитесь, и ты уедешь, а она останется одна. Сколько ты пробудешь за границей, не известно. Сделайте лучше так — женитесь, когда ты вернешься. Тогда забирай ее и увози куда хочешь.
Я согласился с ее доводами, да и Фаина не настаивала. Я уехал в бригаду, а в начале 1946 года получил от Фаины письмо: «Извини, я вышла замуж». Помню, тогда я сказал замполиту:
— Накрывай стол! Будем пропивать мою молодость, мою невесту.
Пропили и забыли. Лет через двадцать, когда я командовал дивизией в Тирасполе, мы встретились: Фаина жила в Кишиневе, была замужем, у нее двое детей. У нее жизнь получилась, да и у меня тоже…
Мирные дни
Вернулся я в бригаду в середине сентября. За время моего отсутствия она передислоцировалась в Брук, за 40 километров от Вены. Батальон разместился в казарме, танки стояли в крытых бетонных боксах. Петро еще не появлялся. Мы решили подождать, не поднимать зазря тревогу, но уже декабрь прошел, а его все нет. Январь — нет. Надо в розыск подавать, но я все же решил потерпеть. Вдруг под 23 февраля является.
— Где же ты, сукин сын, был? Тебя бы могли под трибунал как дезертира отдать. Ты же пять месяцев отсутствовал! — Стоит, голову понурил. — Как ты додумался до такого? Ты же не пацан, опытный, у тебя орден Славы, медаль «За Отвагу», медали за Будапешт, за Вену!
— Ну как? Мать плачет: «Не пущу, я тебя всю войну ждала». Да и родня большая, пока всех не обошел, не отпустили…
В Бруке началась нормальная армейская жизнь с боевой подготовкой, занятиями. Вскоре предстояли выборы в Верховный Совет. От Центральной группы войск выдвигался генерал Лелюшенко, командующий 4-й танковой армией [21] . Я был назначен так называемым доверенным лицом генерала и агитировал за его кандидатуру. Я собрал офицеров, рассказал про кандидата, объяснил, что голосование — это гражданский долг каждого. Тут встает заместитель командира бригады по технической части, прошедший всю войну майор Калугин, и говорит: «Капитан Брюхов, голосовать за этого придурка я не буду!» Оказалось, что он на мотоцикле обогнал шедшую впереди трофейную машину. Вдруг она его догоняет и перекрывает ему дорогу. Из машины выходит генерал Лелюшенко и на него: «Мать-перемать, какое ты право имеешь обгонять генерала?!» Тот немного растерялся, стал оправдываться, что он не знал. Генерал вошел в раж, начал кричать, что тот должен был знать, поскольку едет на мотоцикле, и должен понимать, что на машине едет начальник. Разошелся и ударил Калугина палкой. Тот сдержался, хотя чего это ему стоило, сложно себе представить, поскольку он был крепкий, знающий себе цену офицер, никогда не лезший за словом в карман. Тем не менее он промолчал. Генерал, выплеснув свой гнев, сел в машину и уехал…
21
В 1945 г. дважды Герой Советского Союза Д. Д. Лелюшенко (1901–1987) имел звание генерал-полковника (с 1959 г. — генерал армии, в 1970 г. удостоен звания Героя ЧССР). (Прим. ред.)