Таня Гроттер и Болтливый сфинкс
Шрифт:
– Твой жених едва меня не прикончил! Он бежит за кольцами, – с трудом отдышавшись, выговорила Таня.
Она заметила, что Гробыня нахмурилась, и спохватилась, что выдала Гломова.
– Куда-куда он бежит? А чем он, интересно, занимался весь день? Мне что, завтра проволочку вокруг пальца обматывать? – крикнула Склепова сердито.
– На худой конец у вас есть магические, – сказала Таня и вновь наступила на больную мозоль.
– Магические – это для Сарделькина и Медузии! Пусть отойдут в уголок и меняются кольцами хоть целыми сутками. Я
Гном с мохнатыми ушами тревожно пискнул, подпрыгнул и, проглотив две булавки, ткнул пальцем в угол.
– Чего ты прыгаешь? – одернула его Гробыня.
Прежде чем ответить, гном проглотил еще одну булавку.
– Смотрите! – прошептал он.
Обереги, прилепленные к стене, плакали восковыми слезами. Доцент Медузия Горгонова не переносила необоснованной иронии в свой адрес. Гном же, как нежить и нежить достаточно внимательная, первым ощутил ее гнев.
Склепова поспешно извинилась. Обереги перестали таять. Желтые капли застыли на полу. Гном постепенно успокоился и, откашливая булавки, продолжил пританцовывать вокруг Гробыни.
– Ты же видишь, я тут как привязанная! Встань так, чтобы я тебя видела! Ближе встань – я не кусаюсь, только лягаюсь и плююсь!.. – нетерпеливо обратилась она к Тане.
Таня подошла и послушно встала рядом. Теперь они отражались в зеркале вместе. Таня в драконбольном комбинезоне и вишневой лыжной шапке, похожая на путешествующий по своим делам сугроб, и свадебно-конфетная Склепова.
Портняжный гном принялся чихать и морщиться, косясь на Таню.
– Чего это он приплясывает? – спросила Гробыня, созерцая их совместное отражение.
– Упырья желчь, должно быть, – предположила Таня, смазавшаяся в дорогу от обморожения.
– А, ну да! Вонь отвратнейшая, – кивнула Гробыня. – А я, видно, давно к тебе принюхалась! Бедная я, несчастная! Чокнутая конноспортивная сиротка заела мое детство и юность, а я еще приглашаю ее на свадьбу! Кстати, где поздравления?
Таня поздравила, однако Гробыне этого было мало. Как и Ягун, она любила получать положительные эмоции не чайными ложками и спичечными коробками, а цистернами и вагонами. Хилые капли из крана радости ее никак не устраивали – ей нужен был поток.
– Ну ты хотя бы удивлена? – спросила она.
– Еще бы!
– Все же я решила остановиться на Гуне, хотя, быть может, он не идеал ума и красоты, – заявила Склепова.
– Я всегда знала, что ты на нем остановишься, – сказала Таня.
Гробыня нетерпеливо дернула плечом. Она нуждалась в монологе, и робкие Танины вяки ей мешали.
– Возможно, я стою чуть больше, чем Гуня. Возможно, я умнее, красивее и больше взяла от учебы в Тибидохсе. Ну и что из того? Какое моральное право я имею забить на Гуню и бросить его, зная, что он действительно и без дураков меня любит? Ну брошу я Гуню и найду себе какого-нибудь рокового Душикрысикова, который с демоническим видом будет выщипывать волоски из ноздрей и смазывать детским кремом кубики своего пресса. Да я же над ним непрерывно ржать буду – с утра и до вечера!
Таня представила себе Глеба, мажущегося детским кремом, и засмеялась. Гробыня умела создавать зрительные образы.
– А над Гуней с утра до вечера ржать нельзя? – спросила она заинтересованно.
Склепова энергично замотала головой, отметая такую возможность.
– Нет! Это абсолютно нереально! Гуня, он весь на поверхности. Никаких непоняток, никакой ложной надутости, никаких разочарований! В этом смысле он как твой Ванька! Каким его сразу увидишь, таким он навсегда и останется. Впечатление не поменяется.
Таня жадно взглянула на нее. Она надеялась услышать от Склеповой что-то еще про Ваньку, однако мысль Гробыни уже пронеслась дальше. Она осой носилась вокруг Гуни, зорко оценивая его достоинства и недостатки.
– В Гломе, в отличие от Пинаймушкина и Гуси Покера, нет ни капли самолюбования! Да и пресса, если разобраться, тоже нет! Он, когда в зеркало случайно заглядывает, сам удивляется, кто это там отразился! Я отвечаю! У меня на такие вещи глаз-алмаз! – Гробыня хихикнула.
– Что, серьезно?
– Говорю тебе, что отвечаю! Гуня так устроен, что ничего постороннего вокруг себя не замечает. У него взгляд, как подзорная труба. Различает только маленький кусок пространства, зато подробно, и в этом куске у него я!.. Ну разве не ценно? Ай! Что ты делаешь, больной?
Склепова гневно уставилась на гнома, случайно уколовшего ее булавкой.
– Вы вертитесь! Я так отказываюсь работать! – пискляво пожаловался гном.
– Ты уже два часа как отказываешься работать! Закругляйся! Ты утыкал меня булавками как чудовище Франкенштейна! – брякнула Гробыня.
Гном отскочил. Как регулярно происходило с гномами в минуты обид, щеки у него стали раздуваться, голова пухнуть, уши пунцоветь, а сам гном отрываться от пола. Умная Гробыня поспешно сменила гнев на милость.
– Ну все-все! Упакуй мне мои слова в коробочку – я беру их назад! – сказала она, ласково касаясь плеча портного. – У тебя же все уже готово? Сможешь закончить без меня? Я же знаю, ты гений! Я с негениями не связываюсь.
Гном, помедлив, кивнул. Он еще дулся, но ноги уже не отделялись от пола, а уши из пунцовых стали умеренно розовыми. Таня поняла, что сражение выиграно.
Гробыня наскоро договорилась с гномом, что он пришлет платье завтра утром, переоделась и за локоть потянула Таню к ледяному лазу.
Назад они возвращались в сумерках. В подворотнях уже кучковались подозрительные тени. Круглая луна выкатывалась из-за туч, точно подглядывающий глаз с бельмом. Где-то в сизом лесочке за болотом, в густой снежной сини выл волк. В его вое смутно проскакивало что-то узнаваемо человечье.
Кто-то решительно встал у них на пути.
– Девушки! Не остановитесь на минутку? Разговор есть!