Таня Гроттер и молот Перуна
Шрифт:
Пипа, одетая в кучу свитеров и курток, взгромоздилась на гимнастического коня и важно уселась на нем, с достоинством надувая щеки. Поклеп хотел поскорее произнести полетное заклинание, но тетя Нинель вцепилась ему в рукав.
– А чемоданы? Вы забыли чемоданы! – всполошилась она.
– Чемоданы я заговорю. Они полетят за нами, – неохотно сказал Поклеп и что-то забормотал, привязывая к каждому чемодану талисманы.
Настало время объятий, прощаний, рыданий и влажных чмоков в щеку. К Пипе выстроилась настоящая очередь. Мамуля, папуля и Халявий – последний, сложно сказать, на каких правах – тискали ее, целовали и сжимали. Пока один прощался, остальные двое, не имея доступа к дорогому телу, бросались к Поклепу, с просьбой позаботиться о девочке.
– Я вас умоляю, не оставьте ее! Она такая беспомощная, такая ранимая!
Поклеп, который одним лишь напряжением мысли мог бы ограбить все лопухоидные банки мира, смотрел на Дурневых с тоской и уже не чаял отделаться. Он пребывал на грани помешательства. Семейка дяди Германа была едва ли не единственным на земле местом, где сурового завуча с его глазками-буравчиками не только не боялись, но и явно держали не то за мальчика на побегушках, не то за ресторанного швейцара.
Поскуливающий от умиления Халявий стиснул Поклепу руку такое количество раз, что под конец обезумевший завуч просто тряс рукой в воздухе, точно припадочный.
– Ты мне всегда нравился! Ты такой оба-а-лденный! – томно сказал он Поклепу на ушко.
Опомнившись, завуч торопливо забрался на гимнастического коня и велел Пипе обхватить его руками за пояс.
– Держаться за меня! Вниз не смотреть! Руки не отпускать! Громко не визжать! Испугаешься высоты – просто закрывай глаза! – распорядился он. – Пилотус камикадзис! Ойойойс шмякис брякис!
Вспыхнули две искры – красная и зеленая. Завуч Тибидохса никак не мог утвердиться на каком-то одном виде магии. Его расшатанный неопределенностью перстень никогда не знал, какой магии от него потребуют в следующий миг и потому готов был ко всему, чуть ли не к магии вуду. Гимнастический конь тяжело поднялся в воздух, повиснув на самом грузоподъемном и медленном из всех полетных заклинаний.
Вслед за гимнастическим конем взлетели все чемоданы Пипы и даже такса Полтора Километра. Она загребала лапками и склочно повизгивала. Летать ей не нравилось. Такса вообще негативно относилась ко всему, что не касалось еды или сна.
– Полтора Километра, ты куда? Хоть ты-то останься! – взвыла тетя Нинель. Она торопливо схватила таксу и, прижав к своей могучей груди, сорвала с ошейника талисман.
Поклеп Поклепыч, по чьей небрежности талисман оказался на ошейнике, виновато хмыкнул. Он пребывал в некоторой рассеянности, к тому же со спины упитанная такса смахивала на женскую сумочку.
– Пока, папуль! Пока, мамуль! Я вам напишу!.. Эй, чего мы стоим? Клёпыч, полетели! – крикнула Пипа, нетерпеливо, точно таксиста, хлопая завуча по плечу.
Поклеп Поклепыч передернулся. Он не выносил фамильярности, особенно от четырнадцатилетних девчонок. А Пипа уже цепко, точно клещ, обхватила его за талию, так что тот немедленно пожалел, что вообще присоветовал ей держаться за него.
– Клёпыч, ты чего, замерз?! Раскочегаривай свой паровоз! – снова крикнула Пипа.
Завуч выпустил еще одну искру, и гимнастический конь быстро полетел против ветра, окруженный целой ордой чемоданов. Не прошло и минуты – он был уже неразличим, сколько Дурневы не прикладывали к глазам ладони козырьком.
– Ну вот и все! Как же мы теперь будем без Пипочки? – грустно промокая таксой глаза, сказала тетя Нинель.
– Не волнуйся, Пипа справится! Ты забываешь, чьи у нее гены, – страдальчески кусая губы, сказал отставной депутат, а ныне скромный Повелитель вампиров.
Но тетя Нинель была безутешна.
– Пипочка, как же мы без тебя? Хоть бы кто у нас остался! – всхлипывала она.
– Но-но, а вот этого, то ись, не надо!.. Не люблю! У вас остался я! – с возмущением заявил Халявий.
Внезапно он пошатнулся, взгляд у него затуманился, и оборотень, нашаривая подушку, выдал трагическим голосом:
– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
Дядя Герман даже не оглянулся на часы. Он привык, что полуденный бес всегда вселяется в срок и без опозданий.
А на другой день утром к Дурневым прилетел купидон с первым письмом от их дочки. Тетя Нинель, не привыкшая к тому, как работает магическая почта, едва не рухнула с табуретки. Правда, вскоре она пришла в себя настолько, что нашла силы трясущимися руками отсыпать попискивающему от нетерпения почтальону
«Мамуль, папуль, привет! – писала Пипа. – Прошвырнулись нормально. Под конец я так достала Клёпыча своими вопросами, что он едва не спрыгнул в океан. А когда долетели до острова, Клёпыч сунул мне какой-то перстень (дешевка, больше тридцатки за него бы не дали) и говорит: «Скажи Грааль Гардарика, но скажи громко и уверенно, чтобы было понятно, что ты здесь по полному праву».
Ну я и проорала, что мне жалко, что ли? Даже психанула слегка, что меня могут на Буян не пустить. Плохо, что вы не видели, чего потом было! Замелькали радуги, засверкали молнии, заметались красные точечки и вообще грохоту было больше, чем когда Айседорка училась водить танк и нечаянно бабахнула из пушки по бензоколонке. Клёпыча чуть не снесло, нас с конем кидануло вверх, а потом сразу вниз. Вообрази, Клёпыч стоит около подъемного моста, колени у него трясутся, лицо синее, и он говорит мне: «Да, я вижу, ты здесь по полному праву!»
Теперь про саму школу. Громадная такая крепость, сто лет будешь ходить – не запомнишь, что где. Одна башня чего стоит – смотришь снизу, и крыши не видно. Удобства, правда, первобытные: ни ванны приличной, ни туалета нормального – все какое-то древнее и все на магии работает.
Чтобы из крана вода текла, надо говорить Падус водопадус. А в душе надо говорить Ручейкус журчалис. Я перепутала и сказала Падус водопадус в туалете, так меня потом водяные прибегали спасать.
А теперь прикиньте! Хотя Тибидохс огромный, живут все на одном этаже. Ни фига себе архитектурка! Меня поселили в комнате с девицей, которую зовут Рита Шито-Крыто. Дебильная фамилия, мне не нравится. Она начала было качать права, когда я завалила всю комнату своими вещами и слегка подвинула ее с ее барахлом. Она мне: «Ты тут что, магазин открывать собралась? У меня в голове не укладывается!» Я ей: «Не укладывается в голове – растяни вдоль спинного мозга!»
Ну мы с ней поцапались слегка – в семь вечера начали и до двенадцати ночи грызлись. Под конец даже циклопы пришли посмотреть, что случилось. Ну и уроды! Вообразите себе Котлеткина, но только без спецназа и «мерса», а обросшего свалявшейся шерстью, как линяющий бобик, одетого в шкуру и с единственным глазом посреди лба. Представили? А теперь укрупните то, что получилось, разика в два. Короче я перепугалась жутко: одному всю морду расцарапала и по голени его лягнула. Он, правда, особо не проникся, даже не почувствовал! Я здорово взбесилась и как заору на них во весь голос, как на магнетизеров Пуппера. Стекла вдребезги и не только стекла. В общем, циклопы разбегались от меня на четвереньках…
А Ритка меня потом сильно зауважала. Поняла, что из комнаты все равно не выжить. И что вы думаете, когда мы нормально поговорили, оказалось, прикольная девчонка. На картах Таро гадает, спиритизмом увлекается, с покойниками разговаривает… Круто! Папуль, завтра ночью мы вызовем Ивана Грозного, Иосифа Сталина, графа Дракулу и других твоих родственников по мелочи. Мне интересно спросить, чего они друг о друге думают.
А да… Забыла сказать: чемоданов только семь. Один не добрался. Талисман, что ль, развязался по дороге. Никак не соображу, что там было, потому что не все еще разобрала. Всё, папуль, мамуль, пока! Я к вам как-нибудь выберусь на каникулы. Спихните кому-нибудь этого тупого Халявия, пока я не вернулась.
Глава 4
Пипа, девушка с хлеб-энд-сол и влюбленный Жикин
Жора Жикин сидел у себя в комнате и, прикладывая ко лбу тяжелый медный пятак с курносым профилем царя Гороха, пролистывал записную книжку. Записная книжка была самая обычная, лопухоидная, телепортированная из магазина «Канцтовары» города Сызрани, мимо которого первый красавец Тибидохса как-то пролетал на швабре с пропеллером, возвращаясь с каникул.
Это уже позднее, когда Семь-Пень-Дыр сунул-таки в его книжку свой нос, Жикин заговорил ее, сделав так, что без произнесения особого заклинания книжка моментально превращалась в старую перчатку, грустно моргавшую, на радость шизофреникам, добрыми и умными глазами, располагавшимися у нее на каждом пальце.