Таня Гроттер и молот Перуна
Шрифт:
– Ждал Лоткову. Она назначила мне встречу у гробницы царя Гороха. Всю ночь проторчал. Кости Гороха опять ворочаются – небось заговорил кто-то, – грустно сообщил Жикин.
– И где Лоткова?
Жора вздохнул. Подозрительность вступила в борьбу с глупым тщеславием. После непродолжительной схватки тщеславие взяло верх.
– Э-э… Она не пришла, – сказал он вскользь.
– А! – протянула Таня.
– Думаю, она случайно уснула и видит меня во сне. Великая любовь, женские нервы и все такое. С Катькой такое случается, – поспешно
– А!
– Да и вообще, я рад, что так все вышло. Обожаю, знаешь ли, прошвырнуться на рассвете… Свежий воздух очень бодрит, – сказал Жикин, стуча зубами от холода.
– Я вижу. Редко встречаешь по-настоящему бодрых людей, – вежливо согласилась Таня.
Жикин некоторое время переминался с ноги на ногу, терзаемый самолюбием и недовольный, что предстал в невыгодном свете.
– А ты куда, Гроттерша? – вдруг пытливо спросил он.
– Представь себе, какое совпадение. Я тоже обожаю прошвырнуться на рассвете, – сказала Таня.
Она прошла мимо Жикина и стала спускаться к подъемному мосту.
Таня надеялась, что Жора отстанет, но он увязался за ней. Похоже, первый донжуан Тибидохса решил вместо сорвавшегося свидания с Лотковой устроить свидание хоть с кем-нибудь. По дороге он рассказывал Тане анекдоты, порой даже забавные, и пытался ненароком прикоснуться к ней.
Через двадцать ступенек малютке Гроттер уже дико хотелось завязать ему ручки бантиком.
«Вот дура! И зачем я пошла пешком? Надо было подняться на стены и лететь на контрабасе», – ругала она себя.
Наконец лестница закончилась. Они прошли широкую площадку, где в Средневековье, во время магических войн, собирались отряды метателей сглазов, и через широкие ворота вышли к подъемному мосту.
У подъемного моста, с другой стороны рва, горел костер. Издали огонь был похож на рыжую запятую, возле которой суетились маленькие фигурки. Ров замерз, лишь кое-где торчали пучки сухого камыша.
Таня перешла мост. Она опасалась, что циклопы будут задавать ей лишние вопросы: куда идешь да зачем, но стражам Тибидохса было явно не до нее.
Поручик Ржевский и малютка Клоппик, слегка подросший с осени, играли с циклопами пара на пару в засаленные карты. Клоппик явно передергивал, но с такой милой детской улыбкой и так ловко, что циклопы этого даже не замечали. Изредка, поддерживая репутацию малыша, недавно взявшего в руки колоду, Клоппик путал короля с валетом или пытался покрыть козырную девятку некозырной семеркой. Пока циклопы добродушно ржали над неумелым малюткой, тот, наивно моргая и называя их «дяденьками», готовил себе запас тузов на следующую игру или вытягивал козырей из отбоя.
Зато циклопы внимательно следили за поручиком Ржевским, который был известен в Тибидохсе как ловкий шулер, не раз при жизни приложенный подсвечником. Призрак сидел – или, вернее, висел – в воздухе, с самым невинным видом вытянув долговязые ноги и держа карты близко у лица. Сложно сказать, каким образом ему удавалось управляться с материальными предметами. Сам Ржевский утверждал, что делает это не руками, а силой желания, и переводил стрелки на своего дедушку-ведуна, который якобы и пельмени ел, не притрагиваясь к ним и пальцем.
Циклопы не давали поручику даже прикоснуться к колоде и подальше отодвигали от него отбой. Когда же Ржевскому нужно было взять из колоды, они сами по одной передавали ему карты. Поручик возмущался и называл циклопов глупыми плебеями и кухонными мужиками, не способными оценить движения благородной души. Тем временем левый глаз «благородной души» парил в воздухе за спинами у циклопов и буквально пасся у них в картах.
Циклопы галдели, ревели, ругались низкими голосами, в сердцах шлепали картами – и раз за разом проигрывали. Возле Клоппика и Ржевского уже высилась целая гора шкур и закопченных на костре бараньих лопаток. Страж ворот Пельменник, наиболее азартный из всех, ухитрился проиграть не только свою секиру, но даже и тулуп с шапкой и теперь дрожал у костра в одних только ватных штанах. Его грозный глаз безумно вращался на лбу. Малютка Клоппик с деловым видом ощупывал голенища выигранных валенок.
Заметив Таню и Жикина, впавший в младенчество глава темного отделения обернулся.
– Жол, а Жол! Пивет! Скази шмыглис-флыглис! – тоненьким голоском попросил он.
– Отстань! – огрызнулся Жикин. Он, как и все в Тибидохсе, давно усвоил, что за Клоппиком лучше не повторять.
– Ах так! – обиделся Клоппик. – Я все лавно не отстану! Поплосу кого-нибудь из циклопов сёлкнуть тебя по лбу! Они мне все клугом долзны! Кто согласится?
Циклопы придвинулись поближе к костру. Желающих было море. Жикин попятился. Он не забыл еще, с каким рвением циклопы щелкают по лбу.
– Ладно-ладно! А что это за фрыглис? – подозрительно спросил Жикин.
– А ты скази! Тебе понлавится! – подбивал Клоппик, в глазах у которого плясали огненные блики.
– Шмыглис-фрыглис! – пробурчал Жикин, у которого просто не оставалось другого выхода.
Полыхнула красная искра. В следующую секунду Жикин, точно ракета, сорвался с места. Безостановочно вопя, он описал в воздухе красивую дугу и исчез в одной из бойниц Тибидохса. Циклопы, Таня и поручик Ржевский проводили его взглядом.
– Низко полетел! К дождю! – басом сказал призрак и заржал. Он обожал читать лопухоидные анекдоты про себя, любимого.
– О, нет! Не верю! Меня спас малютка Клоппик! – воскликнула Таня, сообразив, что избавилась от Жикина.
– Я дазе не думал, сто мое катапультилующее заклинание слаботает. Это зе было пелвое испытание! – улыбаясь, сказал малютка Клоппик. Передние зубы у него недавно сменились и теперь были белые и острые, как у бобра. Смотреть на них было гораздо приятнее, чем на желтые пеньки прежнего профессора Клоппа.