Таня Гроттер и молот Перуна
Шрифт:
– Глотти, дай дылок от бублика на сигалеты! – попросил он.
Он единственный в школе додумался называть Таню Гротти. Остальные предпочитали более тяжеловесное Гроттерша.
– Детям курить вредно, – сказала Таня.
Поручик снова заржал, не забывая светить циклопам карты. Выигранные вещи ему были не нужны. Цель у Ржевского была иной. Он явно собирался к утру превратить стражу Тибидохса в группу нудистов-любителей.
– Кто кулит, я? – искренне оскорбился Клоппик. – Я не кулю! Я сигалеты галпиям скалмливаю! А они меня за это по воздуху катают.
– Гарпии едят сигареты? – поразилась
– А как зе! За милую дусу! – заверил Клоппик так радостно, что Таня даже не подумала в этом усомниться.
Малютка Клоппик оказался единственным, кто сумел подобрать ключик к черствым сердцам гарпий. Любого другого они сбросили бы на камни и расклевали. Недаром Тарарах всегда считал Клоппа одним из самых способных своих учеников.
Подвергая критике теорию и практику свиданий на рассвете, Таня долго шла по берегу вдоль русалочьего пруда, пробираясь к священной роще. Снег в темноте казался синеватым. Уходя к горизонту, он смешивался с лиловым, с подтеками небом.
Снег падал крупными редкими хлопьями. Тане казалось, будто где-то высоко на небе великан моет руки и роняет мыльную пену. С пруда доносился плеск воды. Русалки, сестры Милюли, скрытые камышом, сидели на краю пробитой для них полыньи, расчесывали распущенные волосы осиновыми гребнями и тянули бесконечную, заунывную, звенящую в предрассветной тишине песню. Изредка одна из русалок не то рыдала, не то хохотала. С берега было сложно понять, что означал этот звук.
На всякий случай Таня поднялась немного выше по склону. Идти вдоль самого берега было опасно. Русалки, ничтоже сумняшеся, запросто могли утопить ее для пополнения своей численности, защитная же магия, которую преподавала доцент Горгонова, не действовала на них на рассвете.
«Чеховский прудик… Лермонтовские русалки… И глупая Гроттерша, спешащая на свидание со своим Пуппером! Тьфу ты, в этом мире нет ничего нового!» – думала Таня, увязая в снегу.
Незаметно она дошла до рощицы. Дубы, некогда посвященные Перуну, тесно толпились на вершине холма. Кое-где в снегу видны были глубокие следы. Малютка Гроттер забеспокоилась было, но разглядела, что носки у следов повернуты в сторону Тибидохса. Похоже, бдительные стражи просто-напросто слиняли с боевого дежурства.
Таня поднялась на холм по его крутой береговой части. Пуппера видно не было. Она дважды окликнула его – тишина.
«Что за дела такие? Девушки приходят на свидания первыми! Уж утро близится, а Пуппера все нет!» – подумала она.
Таня пошла через рощицу. Здесь, на небольшой проплешине, точно единственный волос на макушке у прежнего профессора Клоппа (нынешний малютка был курчав просто до безобразия), рос Лукоморский дуб. Некогда по его золотым цепям, заводя песнь и говоря сказки, разгуливал кот Баюн. Ныне же цепи были расплавлены молнией. Кот же либо загулял, что с ним случалось регулярно раз в столетие, либо во времена Чумы-дель-Торт был сожран голодной нежитью. Лишь дуб, как и прежде, одиноко стоял на самой вершине, неохватный, мрачный, и, казалось, подпирал своими раскинувшимися ветвями небосвод.
Шурасик, который знал все на свете, кроме одного: почему он такой зануда, порой принимался рассуждать, что Лукоморский дуб – одна из параллельных реинкарнаций мирового древа. Однако Таня, видевшая мировое древо в квартире у Дурневых, очень в этом сомневалась. Мировое древо было легким и стремительным. Оно взмывало ввысь, точно пирамидальный тополь или кипарис. Громадный же, неуклюжий, давящий своей мощью дуб скорее был олицетворением язычества, силы земли или хаоса.
Обходя дерево, Таня случайно заметила между его толстыми корнями нечто вроде естественно образовавшейся ниши или норы, достаточно глубокой, чтобы в нее мог пролезть человек. Движимая любопытством, Таня легла на живот и поползла внутрь. Ей пришло в голову затаиться здесь и после напугать Пуппера. В норе было так темно, что она едва различала свои же ладони.
«А ну как меня кто-то с той стороны схватит и затянет внутрь! Или я сама застряну!» – опасливо подумала Таня.
Но ее никто не схватил. Вместо этого пальцы неожиданно натолкнулись на что-то холодное, звякнувшее в темноте. Таня поспешно отдернула руку. Лишь минуту спустя она набралась храбрости и, вновь ощупав загадочный предмет, поняла, что это нечто вроде круглого металлического блюда. Разве только внутри блюда не бывает кожаных ремней.
«Ага, тогда я, кажется, догадываюсь, что это может быть!» – подумала Таня.
Ухватившись за ремень, она выползла из норы и с немалым трудом вытащила наружу серебряный щит.
Щит сверкал, точно зеркало. Таня некоторое время разглядывала в нем свое лицо. Центр щита был ровным и идеально отшлифованным. Если он и искажал отражение, то незначительно. По краям щит покрывали руны, вписанные в орнамент, состоящий из виноградных листьев и гроздьев.
«Чего только не найдешь на Буяне! Интересно, Сарданапал знал, что под дубом лежит щит?» – подумала Таня, удивляясь, что, пролежав в норе, щит совсем даже не потускнел. Впрочем, у магических предметов – а щит явно относился к их числу – были свои отношения со временем.
Разглядывая щит, Таня прождала Пуппера еще минут двадцать. Окончательно потеряв терпение, она решила вернуться в Тибидохс. Спускаться с холма по снегу ей не хотелось. Тогда, сев на перевернутый щит, она оттолкнулась, подобрала ноги и помчалась по покрывавшему снег насту.
Вначале щит скользил медленно, точно осваиваясь в новом качестве, но вскоре разогнался, как пикирующий контрабас. Ветер поспешно завел свою стремительную песню. Он то звенел как комар, то фальшиво насвистывал какой-то мотивчик. Таня вцепилась в ремни. Она и не надеялась, что сумеет так разогнаться. К тому же круглый щит вращало, так что малютка Гроттер спускалась то боком, то спиной вперед.
Пытаясь выровняться, Таня увидела стремительно приближавшийся к ней дуб – крайний из дубов нижней рощи, о которой она совсем забыла. Поняв, что никаким другим способом избежать столкновения не удастся, Таня Гроттер торопливо скатилась со щита и, раскинув руки, стала тормозить о снег.
Снег забивался ей в рукава, за воротник, щипал шею и грудь. Немного не докатившись до дуба, Таня остановилась, оказавшись рядом с перевернувшимся щитом. Голова у нее кружилась. Ей почудилось, что дерево, в которое она едва не врезалась, неожиданно раздвоилось. Отделившись от ствола, к Тане подбежал Гурий. Он был синенький от мороза, закутанный, как отступающий француз в 1812 году, в какие-то шерстяные платки, но очень бодрый.