Таня Гроттер и молот Перуна
Шрифт:
Они направлялись к комнате Ягуна. Народ на изгибе коридора, который вел к комнате Лотковой, уже рассасывался, хотя циклопы еще стояли.
– И Гробыня изменилась. Она тоже теперь другая, это по письмам видно, – кивнула Таня.
Она зашла за контрабасом. Пипа, недавно вымывшая голову, но все еще слегка пахнущая «хмырятиной», лежала на матрасике возле кровати Склеповой. На самой кровати она лежать по-прежнему не решалась. В руках у нее был календарик с Пуппером, недавно и уже навсегда сменивший фотографический портрет Гэ Пэ.
– Знаешь, у меня такое странное чувство, будто Пуппер ко мне неплохо относится. Я его приручила. Смотри, когда я беру
– Ты ему просто надоела. А улыбается он из вежливости. Это раньше в книжках англичане были холодные, сейчас они все вежливые, как официанты, – сказала Таня.
Хотя ей и удалось вразумить мадам Цирцею – это была лишь малая победа. В сердце у нее все еще глубоко сидела заноза страсти к Пупперу. Магия вуду не та магия, от которой можно легко излечиться. Единственным прогрессом было то, что Таня сумела обуздать свое чувство. Теперь она не боялась, что выдаст себя, даже если встретит Пуппера.
Если раньше, в первые дни, когда магия только-только была наложена, Таня не могла смотреть на Ваньку без раздражения, то сейчас она вновь привязалась к нему. Их отношения стали такими же, как раньше, а возможно, в чем-то даже более доверительными. Должно быть, оттого, что Таня в чем-то ощущала себя виноватой. Вина или, точнее, ощущение вины делает отношения нежнее – это истина стара, как мир, и бородата, как Сарданапал.
– Ты не понимаешь, – сказала Пипа. – Я, конечно, знаю, что это только календарик, но дело не в нем. У меня есть чутье. Я знаю, что Пуппер будет мой, и никуда ему не деться. Я это чувствую, понимаешь, просто чувствую. Я закрываю глаза и вижу, что происходит у Гурия в душе.
– Мысли, что ли, читаешь? – спросила Таня.
– Не-а, не мысли. Я же не телепатка. Но то, что у него в душе, я вижу: чувства, эмоции, образы… Не знаю, как объяснить. Да и не хочется мне тебе объяснять… Есть вещи, которые, чем больше объясняешь – тем больше путаницы, – миролюбиво сказала Пипа, затуманенно разглядывая портрет.
Таня Гроттер задумчиво посмотрела на Пенелопу. Пипа тоже была какая-то другая – спокойная и уверенная. Нет, она не врала, не блефовала – она действительно знала или чувствовала нечто особенное.
Ни Таня, ни тем более Пипа не догадывались, что ползунки, в которые Пуппер по недоразумению вложил столько магии и столько чувства, давали обратный отток. «Магия – это не камень, который можно бросить и который будет лежать на том месте, где он упал. Магия текуча, как река, и легка как ветер. Рано или поздно она всегда возвращается к тому, кто ее послал. Ненависть возвращается ненавистью. Зависть – завистью, а любовь возвращается любовью», – любил порой повторять Сарданапал.
То же самое произошло теперь и с Гурием. С каждым новым днем, изможденный тренировками и замученный тетями, Пуппер все больше привязывался к Пипе. Но и привязываясь к Дурневой, он продолжал любить Таню и пить по воскресеньям традиционный английский чай у своих теть.
В комнату забарабанил Ванька. Спохватившись, Таня взяла футляр и выскочила из комнаты. А Пипа осталась созерцать портрет.
– Гурочка, ты такой худенький, такой бледненький! Подложить тебе еще овощного рагу?.. А вот если ты не будет менять носки каждый день, то умрешь смертью храбрых! – репетируя их будущую семейную жизнь, проворковала она нежнее, чем это делала даже незабвенная тетя Нинель.
Уже смеркалось, когда Таня и Ванька поднялись на стену и стали готовить инструменты к полету. Ванька, не слишком доверяя Ягуну, проверил талисманы и амулеты. Минуту спустя контрабас и пылесос оторвались от стены и, держась рядом, взяли направление на Заповедную Рощу.
На Буян решительно и на всех фронтах наступала весна. Земля – еще влажная, темная после таянья снега – была уже полна скрытых сил. Кое-где эти силы уже пробились свежей травой и клейкой листвой на деревьях. Одна лишь старая Заповедная Роща сонливо сопротивлялась весне. Но даже и здесь, в царстве покоя, ревматические ветви старых дубов уже набухали почками.
За рощей, у океанского побережья, Таня и Ванька снизили скорость и перешли на медленное заклинание.
– Предпоследняя буква в DEUS была тут, примерно напротив вот этого утеса. Значит, последний знак окажется… э-э… здесь, прямо против побережья. Ждать, когда прилетит Перун, лучше тут, – сказал Ванька, кивая на узкую прибрежную косу, которая шла вдоль скал.
Контрабас и пылесос благополучно опустились на песок. Было уже почти совсем темно. Океан скорее угадывался. Слышно было, как он лижет песок. Оглядевшись, Таня с Ванькой скользнули за большой камень и, положив за него контрабас с пылесосом, притаились.
Было холодно. Камень покрывало множество мельчайших капелек. Таня, не удержавшись, лизнула одну. Она ожидала, что капелька будет солоноватой. Но она была теплой и пресной. На разглаженном штормами песке отчетливо видны были многочисленные следы чаек. Вскоре Таня совсем замерзла и прижалась к Ваньке. Тот попытался вспомнить согревательное заклинание, но сумел вспомнить только первое слово: стограммус. Второго слова он, хоть убей, так и не вспомнил, и заклинание, естественно, не сработало.
– Впервые жалею, что я не Шурасик. Вот уж у кого точно нет раннего склероза! – пробурчал Валялкин.
Они ждали, ждали, ждали… Ждали и еще раз ждали. Ничего. Наконец где-то около двух часов ночи терпение окончательно покинуло их.
– И Сарданапал почему-то не пришел!.. Может, сегодня ночью Перун не прилетит? – спросила Таня.
Она хотела уже встать и выйти из-за камня, но Ванька внезапно крепко зажал ей рот рукой.
На горизонте, там, где из-за тучи выглядывала большая, похожая на совиный глаз луна, появилось темное пятно. Оно быстро увеличивалось, принимая очертания человеческой фигуры. Когда человек шагнул на песок, Таня увидела, что голова у него светится, точно объятая холодным огнем. Это лунный свет отсвечивал на серебряных волосах. Длинные вислые усы золотились. В опущенной правой руке Перун держал молот. Видно, для того, чтобы привлекать меньше внимания, он прилетел без своей разящей колесницы. Фигура Перуна внушала странный ужас. Вроде бы она была реальна, и в то же время видно было, что она не принадлежит этому миру.
Таня ощутила во рту странную сухость. На что она надеялась, когда подкарауливала Перуна? На то, что остановит того, кто древнее самого Тибидохса? Как? Чем? И где же академик? Кроме нее, Ваньки и златоусого, на побережье явно никого не было.
«Сейчас или никогда», – подумала Таня. Она оглянулась на Ваньку, но тот уже выскочил из-за камня, выскочил первым, чтобы принять удар на себя.
– Искрис фронтис! – произнес Валялкин.
Зеленая искра помчалась к Перуну и, зашипев, ударила его в плащ. Языческий бог вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли. Не удержавшись, он упал на песок, но сразу же перекатился и вскочил.