Таня и Юстик

Железников Владимир Карпович

Стоя на городской площади и слушая речи выступавших, я поймал себя на том, что наблюдаю за Лайнисом. Он был, как всегда, небрит, и худая, дряблая шея и впалые щеки были покрыты седовато-бурой щетиной. Я заставил себя отвернуться от Лайниса и стал смотреть на Телешова. В профиль он похож на Пятраса.

Прошлое вновь вспыхнуло во мне.

Чердак с заколоченным окном. Диванчик в углу, чтобы не бросался в глаза, большой ящик, набитый старьем. Эмилька пряталась в нем при первой опасности. Ни одной лишней вещи, которая могла бы натолкнуть на то, что здесь живут. И слова

ее, Эмильки, которые я так много раз повторял про себя, что они отшлифовались и скользили во мне, как стихи, выученные в детстве. Каждый мой вопрос и ее ответ. Каждый ее вопрос и мой ответ.

Или все это придумал я сам, а в действительности было не так?

В тот день я ушел с дядей в костел, а Марта осталась дома. По дороге мы встретили Хельмута, который рассказал нам, что в городских облавах они поймали двенадцать русских, и дядя, взволнованный этим, отправил меня домой. Сказал, что лучше все же Пятраса до полного выздоровления не оставлять одного дома.

Я открыл дверь ключом и заглянул на кухню, Марты там не было. А дверь чердака - она обычно держала ее закрытой на засов - была приоткрыта. Я осторожно поднялся по лестнице, хотел напугать Марту, и услышал приглушенные голоса. Чердачная комната у нас с небольшой прихожей, поэтому, заглянув, я ничего не увидел, но разобрал женские голоса: Марты и еще какой-то девочки.

Я уже хотел войти, потому что подумал, что к Марте пришла девочка из дядиного прихода и Марта отбирает для нее старые вещи, но голос этой девочки и, главное, их разговор заставили меня остановиться.

"Что ты там пишешь?" - спросила Марта.

"А что папа просил мне еще передать?"

"Приказал меня слушаться".

"Марта, ты правда его видела?"

"Видела, видела. Вот пристала".

"А какой он?"

"Обыкновенный".

"Какой?"

"Усталый. Он ведь тоже без свежего воздуха. И много курит. Чихает".

"Так я и знала! Опять простудился".

"Самую малость".

"Мне так хотелось бы его повидать".

"Что ты... Что ты..."

"Ну, хоть на минуточку, Марточка... Осторожненько... Вечером, в темноте... Кто меня узнает?"

"Нет".

"Почему? Ты что-то от меня скрываешь?"

"Он запретил".

"Он?.. Тогда ты меня приведешь, а я в щелку на него посмотрю, и все. Он и не узнает. А, Марточка?"

"Хорошо, я подумаю".

"Спасибо, спасибо!"

"Тише".

"А кто сейчас дома?"

"Господин священник с Миколасом ушли в костел. А Пятрас спит".

"Ему лучше?"

"Да. Но он странный мальчик... Почти не разговаривает".

"Возьми книгу... Я ее прочитала. Отдай Миколасу".

"Зачем?"

"Почитать... Она интересная".

Когда Марта собралась уходить, я быстро спустился по лестнице и снова выскользнул на улицу. Я был потрясен тем, что Эмилька скрывается у нас в доме, но любопытство

взяло верх, и я тут же вернулся.

Марта прятала в книжный шкаф какую-то книгу. Я заметил, что она смутилась и сделала вид, что занята уборкой. А я подошел к книжному шкафу и стал рыться в книгах, стараясь догадаться, какую из них Марта только что принесла от Эмильки. Я перебирал одну книгу за другой, но Марта молчала. Наконец, когда я взял в руки "Ромео и Джульетту", она сказала, что это интересная книга. Я спросил, откуда она знает, и она ответила, что ей говорила одна девочка.

Я тут же раскрыл книгу и увидел записку от Эмильки. Захлопнул книгу, читать записку при Марте я не решился. "Поскорее бы она куда-нибудь ушла", - подумал я. В это время в окне появился Лайнис. Он принес хлеб.

"Марта, слыхала?
– спросил Лайнис.
– Учителя Гольдберга собаками затравили".

"Тише, тише!" - Марта в страхе оглянулась.

"Отца Эмильки?" - переспросил я.

"Его, - ответил Лайнис - А девчонку кто-то спрятал".

Потом, когда Лайнис ушел, а Марта, напуганная им, куда-то убежала, я достал записку Эмильки. Эмилька писала, что прячется в нашем доме, и приглашала меня к себе. Записка меня не обрадовала, я боялся идти на чердак после рассказа Лайниса. Но не идти тоже было нельзя, ведь она ждала меня. И я пошел к ней, к Эмильке. Это была, пожалуй, самая трудная дорога в моей жизни, хотя мне надо было лишь выйти в прихожую и подняться на четырнадцать ступенек по лестнице.

Тихо вошел и увидел ее, худенькую и повзрослевшую. Она поразила меня своим видом, может быть, потому, что у нее уже не было отца. Старика Гольдберга, у которого был самый длинный нос во всем городе (и мальчишки за это его дразнили "килевым") и который неприлично громко хохотал на улице.

Эмилька молча посмотрела на меня, точно никогда ранее не встречала.

"Здравствуй", - сказал я.

Эмилька не ответила.

"Что ты молчишь?"

"Испугалась я... Отвыкла от людей".

"Ты давно здесь?"

"Месяц. А ты на меня не донесешь?"

"Дура!.. Я не хотел тебя обидеть... Но просто ты сказала глупость".

"Я не обиделась. Мне страшно, поэтому. И папу я давно не видела".

"Хочешь, я буду приходить к тебе каждый день?"

"Хочу. Когда немцы пришли к нам, отец выпустил меня через черный ход и приказал бежать к Марте. Я не хотела оставлять его одного, он такой несдержанный, но он заставил меня уйти... Как ему без меня?.. Кто его прячет?.. Марта говорит, надежные люди".

"Раз Марта говорит, значит, надежные..."

Оркестр перестал играть, и все стали расходиться. Я решил уйти, пока меня никто не перехватил. Я видел, что Таня и Юстик по-прежнему стояли рядом. Голова Юстика торчала над Таней, а уши у него были красные. Значит, он волновался. Я отступил, смешался с толпой и, не заходя домой, мельком скользнул по чердачному окну и быстро покинул городскую площадь.