Тарантул (худ. А. В. Яркин)
Шрифт:
– Отлично. Поздравляю, Сергей Кузьмич, – дружески протянув руку, сказал Иван Васильевич. – Сами обыскивали?
– Сам. Выпотрошил все до основания. Швы прощупал, подкладку распорол… Но, кроме передатчика и оружия, ничего подозрительного не нашел. И паспорт настоящий.
– Как он себя вел?
– Пока машина не пришла, нервничал, по сторонам поглядывал. Ну а здесь успокоился.
– Поглядывал, говорите? Помощи ждал?
– Не знаю.
– Говорили вы с ним о чем-нибудь?
– Нет.
– Расскажите подробней, как вам
Вытащив пачку папирос, он угостил лейтенанта и положил ее перед собой.
– Проводил я его от аптеки до дома, – начал Маслюков, – и как раз в это время во дворе находилась дворничиха. От нее я и узнал, что он тут живет, но, давно ли, где работает, какая у него семья, ничего этого сказать она не могла, потому что поступила на место дворника в прошлом году… Но главное было сделано. Адрес установили. Потом я стал искать место, где лучше спрятаться для наблюдений, и встретился с пожилой женщиной-работницей. Познакомились, разговорились. Вы говорили, товарищ подполковник, что мы в своей работе всегда должны опираться на народ.
– Это не я говорил, а товарищ Дзержинский, – поправил Иван Васильевич.
– Совершенно верно. Одним словом, от нее я узнал, что тут имеется старичок, давно проживающий в этом доме. С дореволюционным стажем жилец. И как раз окна его квартиры напротив той, где прибалтийский барон. Ну я и рискнул. Отправился к нему. Чем черт не шутит! Хороший старикан оказался. Два сына на фронте, жена умерла с голоду в первую зиму, а он выжил. Ну, это долго рассказывать. Целая эпопея… Сначала старикан подозрительно настроился, косился, а потом, когда услышал пару фронтовых историй, размяк.
– Та-ак… – протянул Иван Васильевич, давая понять, что остальное он знает из донесения. – Значит, кроме барона в квартире живет старуха. Кто она такая, выяснили?
– Его тетка. Пенсионерка.
– Странно, что он вернулся и поселился в доме, где раньше его знали.
– Это же было очень давно, товарищ подполковник. Он был совсем молодой, а кто его и знал, все поумирали.
– Однако один все-таки нашелся.
– Это исключение… Мой фарт! – похвастался Маслюков, но, встретившись с вопросительным взглядом начальника, пояснил: – Так старатели говорят, золотоискатели. Я ведь фартовый, удачливый, товарищ подполковник. Три раз меня убивали – и никак… Все живой.
– Ну а Шарковский? Бывал он у него?
– Вот этого я не мог установить, Иван Васильевич, – с огорчением сказал Маслюков. – Спрашивал, но увы и ах… Прямо в лоб ведь не задашь вопрос? Я и так и сяк, и насчет лекарств, и про аптеку заводил разговор, но все бесполезно. Плохой я дипломат.
– Откуда у него паспорт? – спросил Иван Васильевич, беря со стола и раскрывая документ.
– Полагаю, какого-нибудь умершего.
– Надо сегодня же выяснить, а если он сознается, то проверить. Давайте начнем допрос.
– Есть начать допрос! Стенографистку вызвать?
– Не
Два года, проведенных в армии, наложили отпечаток на молодого человека. Появилась военная выправка, манера держаться, лаконично говорить, но сквозь это все время чувствовался другой, очень гражданский Маслюков, особенно когда он увлекался.
Пока Маслюков ходил за арестованным, Иван Васильевич осмотрел вещи и развернул газету. На первой странице был напечатан приказ генералу армии Рокоссовскому о взятии города Гомеля.
Трудно угадать, как поведет себя арестованный на допросе, какую версию выдвинет он для оправдания своих действий и будет ли вообще отвечать на вопросы следователя.
В комнату он вошел осторожно, посмотрел по сторонам, с некоторым подобострастием поклонился Ивану Васильевичу и сел на приготовленный стул. Маслюков устроился рядом с начальником. Некоторое время молчали, изучая друг друга.
– Господин следователь, я хотел просить сделать один заявлений для радио, – неожиданно сказал арестованный.
– Какое заявление?
– Я хотел обращаться моим соотечественникам. Гитлер капут. Война проиграна, надо все кончать сразу. Зачем так много проливать кровь!
– Ах, вот в чем дело… Об этом мы поговорим позднее. Ваша фамилия Сутырин? – спросил Иван Васильевич, раскрывая паспорт.
– Нет. Это документ фальшь. Он сделан там, на той сторона. Моя фамилия Миллер, а зовут Ганс. Теперь я военнопленный.
– Ну вот видите, как это все просто и обычно, – с улыбкой сказал Иван Васильевич. – И так знакомо. Записывайте, Сергей Кузьмич. Ганс Миллер переброшен через фронт на самолете, – продиктовал он. – С задачей корректировать огонь артиллерии. Так?
– Ja! Ja! – уже по-немецки подтвердил арестованный.
– А давно вы сюда заброшены?
– Не совсем давно. Две сутки. Меня бросили на парашюте. Это было очень страшно. Я много боялся, что парашют не откроется.
– Из какой вы части?
Ганс охотно назвал номер части, указал, где она расположена, кто командует. Говорил он все время ломаным языком, но даже неопытный человек мог легко понять, что акцент его искусственный.
– Где же вы жили эти два дня?
– Первый ночь я жил за городом, там, где упал… На сеновале в один хутор. Другая ночь, сегодня, в пустой квартире. Васильевский остров.
– Раньше вы бывали в Ленинграде?
– Да. Я приезжал сюда три раза, когда работал на торговый судно. Господин следователь, вы дадите мне возможность делать заявлений по радио?
– Безусловно. Если у вас не пропадет это желание, после допроса мы повезем вас в радиостудию. Значит, знакомых у вас нет в Ленинграде?
– Нет.
– А зачем вы ходили вчера в аптеку на Невский?
Арестованный нахмурился, подумал и неторопливо ответил:
– Аптека?.. Да, я был вчера в аптека и покупал…