Тарантул (Тарантул 3)

Матвеев Герман Иванович

– Не возражаю.

Лена ушла, и на какое-то время воцарилось молчание. Оба с интересом разглядывали друг друга. Со стороны можно было подумать, что в гостиной сидят два ученых, собирающихся обменяться мнениями о научных проблемах.

– Простите за любопытство, – сказал Мальцев. – Зовут вас Иван Васильевич?

– Совершенно верно.

– Н-да… А ведь я знаю вас давно, майор госбезопасности.

– Теперь уже подполковник.

– Вот как! Поздравляю. Карьеру у вас делают быстро. Головокружительно быстро.

– По способностям, –

заметил Иван Васильевич, но Мальцев пропустил это мимо ушей.

– Да-а… Знаю вас давно, а вижу впервые.

– А разве вы не собирались со мной встретиться, когда отправлялись в Ленинград?

– Признаться, нет… Казанков у вас?

– У нас.

– Сколько раз я давал себе слово не связываться с такими болванами. Трус и дурак – что может быть хуже?

– Это верно, – согласился Иван Васильевич. – Я предпочитаю иметь дело с людьми идейными.

– Вроде этих… девчонки и мальчишки. Как тебя зовут? – спросил Мальцев вошедшую в этот момент Лену.

Лена поставила на стол хлебную корзиночку с галетами и вопросительно взглянула на Ивана Васильевича.

– Он сомневается в том, что вас зовут Аля и что вы дочь Сергея Дмитриевича, – пояснил тот.

– Я не сомневаюсь, – возразил Мальцев. – Я точно знаю, что настоящие дети Завьялова живут при заводе.

– И давно вы это узнали? – спросил Иван Васильевич.

– Часа два тому назад.

– Зачем же вы сюда пришли?

– За вещами. Решил рискнуть. Но как же все-таки тебя зовут, девочка?

– Скажите ему правду, – разрешил Иван Васильевич.

– Меня зовут Елена.

Мирный тон беседы мужчин подействовал на Лену так, что она совсем перестала волноваться.

– И ты, Лена, знала, на что идешь? – спросил Мальцев. – Ты знала, кто я такой?

– Я знала, что вы наш враг.

– Почему во множественном числе? Почему наш?

– Вы враг моей Родины.

– Ах, вот что… А твой брат?

– Он мне не брат, но он тоже патриот.

– Леночка, чай, наверно, готов, – напомнил Иван Васильевич и, когда она ушла, обратился к Мальцеву: – Убедились?

– Да… Вы с детства вбиваете в головы высокие идеи, а они, как попугаи, их повторяют.

– Странный вывод. На собственной своей особе вы испытали, что они не только повторяют эти идеи, но и борются за них. Обычная ваша ошибка. Вы начали с нами войну потому, что недооцениваете силу наших идей.

– Время покажет.

– Согласен.

– Чего вы ждете? – спросил Мальцев после минутного молчания.

– Машину.

– Зачем? Вы, очевидно, думаете, что захватили Мальцева врасплох. Арестовали…

– Тарантула, – подсказал Иван Васильевич.

– Пускай так. Но вы заблуждаетесь, подполковник, меня нельзя арестовать. Нет такой силы в мире. В любой момент я могу исчезнуть, как невидимка. Испариться. Да, да! Именно поэтому я так спокоен и трачу время на пустую болтовню.

– Я бы не сказал, что вы очень спокойны.

– Ваше дело думать как хотите… Вы

что-то сказали относительно недооценки. Это верная мысль… И как раз она имеет прямое отношение к вашему поведению. Вы недооцениваете меня… Я знаю, что в соседней комнате спрятаны ваши люди. Они есть и во дворе, и на лестнице, и там, где черный ход. Кругом все оцеплено… И, однако, все это чепуха! Когда будет нужно, я спокойно уйду от вас.

– Это уж какая-то мистика, – с улыбкой сказал Иван Васильевич.

– Я не принимаю ваших идей именно потому, что они узки. Материализм убивает всякую фантазию, воображение… Скучное учение.

– А вам нравится обманывать себя даже сознательно?

Лена принесла на подносе два чайника, достала из буфета стаканы, поставила их на стол и начала разливать чай. Все это делалось на глазах у Мальцева.

– Вам покрепче, Григорий Петрович? – спросила она.

– Как всегда.

Иван Васильевич внимательно следил за настроением врага. Он понимал глубокий смысл, который таился за внешними, бьющими на эффект фразами, и поэтому был очень осторожен. Наблюдал он и за девочкой, боясь, что она чем-нибудь себя выдаст. Нет. Все шло прекрасно, и Лена вполне естественно передвинула стаканы с чаем.

– А может быть, вы хотите сначала поесть? – простодушно предложила она. – У меня осталась от обеда овощная тушенка.

– Спасибо. Я сыт, – сухо ответил Мальцев.

– Вот галеты. Я очень их люблю. Они какие-то рассыпчатые!

Мальцев взглянул на девочку и нахмурил брови. Лена говорила таким тоном, словно ничего не понимала. Не понимала, какой опасности случайно избежала. Не понимала, что сейчас происходит в этой комнате, на ее глазах. Что это? Наивность, глупость или громадное, почти невероятное самообладание?

Иван Васильевич взглянул на часы.

– Ну что? – настороженно спросил Мальцев.

– Ничего. Время у нас еще есть. В вашем деле я многого еще не уяснил, – начал Иван Васильевич, беря стакан в руки. – Вот, например, такой вопрос… Вы немец… фон Штаркман. Но ведь вы обрусевший немец. Вы родились и выросли в России, на русских хлебах, среди русской природы. Россия стала для вас родиной…

– Вам непонятно, почему я националист? – со смехом спросил Мальцев. – Вы верите в ассимиляцию? Посмотрите на людей других национальностей. Сколько веков они живут среди вас…

С этими словами Мальцев начал катать горячий стакан между ладонями рук и отхлебывать чай крупными глотками.

Лена не интересовалась темой разговора. Чтобы не выдать своего волнения, она отошла к буфету и стала передвигать посуду с места на место, делая вид, что очень занята. Сейчас должно что-то случиться, но что именно, она плохо представляла.

И это случилось.

Речь Мальцева стала неровной, путаной, он поставил недопитый стакан на стол, провел рукой по лбу.

– Мне что-то нехорошо… голова… – с трудом проговорил он и откинулся на спинку стула.