Тарикат
Шрифт:
Добираться пришлось по узкой горной тропе, но, к счастью, недалеко. С одной стороны зияла неглубокая расщелина, поросшая деревьями, с другой — отвесная скала. Сделав несколько витков, мы вышли на небольшое плато.
Кишлак встретил нас глухими глинобитными стенами. В узких проходах, которые трудно было назвать улицами, бродили бараны. Если бы не пробивающаяся кое-где трава, кишлак казался бы совсем бесцветным. Даже деревянные двери были сколочены из простых досок и уже потемнели от времени, а кольца, заменяющие ручки стали совсем черными.
Домик Сарымсака находился с самого краю. Стена, огораживающая его, крошилась и просела. Было похоже, что ее никто никогда не обновлял. Двор тоже
Сарымсак предложил отдохнуть и умыться.
— Жены у меня нет, — сказал он, — лепешек испечь некому. Вы отдохните, а я сбегаю к соседу, может раздобуду что-то поесть.
Мы слонялись по пустому двору, не решаясь войти в дом, потому что нас никто туда не пригласил. Азиз засмотрелся на перепелку в плетеной клетке и даже потыкал в нее палочкой. Но ленивая птица не отозвалась на его приставания, а продолжала смотреть куда-то поверх его головы.
— Скажи «пытпылдык», — не унимался он. — Бедана, скажи «пытпылдык».
— Она не разговаривает с глупыми мальчишками, — Хусан лег на супу и закрыл глаза. — Замолчи уже. Дай отдохнуть.
Прошло совсем немного времени, когда вернулся Сарымсак. Он притащил лепешки и пучок редиски.
— Вот, перекусите, а потом пойдет к Нуруддину. Там уже дым видно. Готовятся.
— А скажи мне, Сарымсак-ука, далеко ли до того минарета?
— Что вы, господин, совсем рядом. Как выйдете из дома и вот по той дорожке, что в другую сторону. Вот он там и стоит. Кишлак когда-то большим был, да только произошел обвал. Мечеть в ущелье рухнула, а минарет задержался на краю. Хорошее место для казни, удобное. Прямо в пропасть... И убирать ничего не надо.
— А эта женщина, — осторожно спросил Хусан, — она сейчас где? Она тоже будет на празднике?
— Джаннат? Не-е-ет, — рассмеялся Сарымсак, — и что ей там делать? Во дворе у Нуруддина-ака есть специальная комната, отдельная. Только для виноватых жен. Сейчас ее охраняют.
— Запомни, — прошептал мне Хусан по-арабски, — устроим им праздник.
Я кивнул. Было ясно, что он что-то задумал. Но нам он лишь сказал, чтобы слушались его во всем, когда придем в гости к этому человеку. Очень хотелось узнать, что у него на уме, но расспрашивать я не решился. Хусан задремал, а мы с Азизом решили быстренько сбегать к минарету, потому что ни он, ни я никогда не видели место казни.
Тропинка совершенно заросла травой, той самой травой, что не желала расти на улицах Баланжоя, а здесь словно на свободу вырвалась. Там и сям торчали грубые стебли хиндибо — совсем без листьев, но усеянные пронзительно голубыми цветками, повторяющими цвет здешнего неба. Да и что говорить, небо словно впитало лед горных вершин и голубизну райских чертогов, оно само было как выточенный полусферой драгоценный камень, прикрывающий эти горы. В доме Карима я видел хрустальный шар, привезенный кем-то из далекой страны, внутри которого был заточен крохотный дворец. А здесь кто-то огромный заточил и эти горы, и кишлак Баланжой, и всех людей в такой же шар, только в очень большой, и я нахожусь внутри, и мне это нравится. Аллах творит удивительные волшебства!
Азиз, однако, моих восторгов не разделял, и заметив мое молчание, звонко хлопнул по плечу с криком:
— Эй, проснись!
Чем сразу же сбил настрой.
— Что ты делаешь? — спросил я недовольно.
— Пытаюсь тебя разбудить, — насмешливо ответил он. — Ты что стихи слагаешь? У тебя такой вид, словно...
Он не договорил, потому что в этот момент мы дошли до минарета, который представлял из себя старую покосившуюся башню с вылезающими со всех сторон кирпичами. Когда-то она была отделана разноцветной керамической плиткой, от которой остались лишь маленькие островки. Казалось, что башня не сможет выдержать ни одного человека, а сразу и рассыплется в пыль. Да и зачем нужно было бы на нее влезать и втаскивать человека, когда она нависала над расщелиной? Сбросили бы с края и все. Но потом Сарымсак объяснил, что «любая казнь должна происходить по закону». Если сбрасывать с края, то это будет убийство, а не казнь. Воистину, люди этого кишлака почитали Аллаха как никто другой.
А пока мы стояли перед темным арочным проемом, когда-то прикрытым дверью. От самой двери ничего не осталось, не от кого было запирать башню, потому что никто не рискнул бы подняться на нее без особой на то надобности. Наверх вели широкие каменные ступени винтовой лестницы, а в углу притулился большой глиняный кувшин с двумя ручками, такой неказистый и обшарпанный, что ни один из нищих жителей Баланжоя не соблазнился бы им.
— Полезем? — спроси Азиз, и не дожидаясь ответа, направился к ступеням.
Я последовал за ним с трепыхающимся сердцем и тяжелой душой. Лестница имела всего несколько витков — три или четыре, свет едва проникал через узкие кособокие окна, а, вернее, дыры, небрежно пробитые в стенах. Пахло затхлостью и тленом, и это было омерзительно. Особенно после того восторга, который я испытал снаружи.
Мы поднялись на самый верх, туда, где находилась площадка муэдзина. Но теперь она была не огорожена и частично разрушена, и поэтому мы не вышли на нее, а остановились на самой последней ступеньке. Оттуда было видно ущелье. Оно было настолько глубоким, что я не видел его дна, хотя Азиз уверял, что по дну ущелий обычно текут реки, созданные тающими ледниками. Не было видно никаких рек, только струилась синеватая дымка, как заблудившиеся облака. А почти отвесные стены поросли карагачами и еще какой-то растительностью, которую невозможно было различить с такой высоты. Я ухватился за стену, чтобы увереннее себя чувствовать, мне казалось, что первый же порыв ветра снесет меня с этой башни, и я рухну в бездну. Закружилась голова.
— Идем отсюда, — сказал я Азизу. — Мне нехорошо.
Он удивленно посмотрел на меня, но возражать не стал. Да и зачем? Сам он тоже выглядел непривычно притихшим и потрясенным.
Примечания
[1] Супа — в Средней Азии — глиняное возвышение для сидения и лежания, устраиваемое обычно в саду или во дворе.
Глава 5
595-й год Хиджры
Для того, чтобы попасть в дом Нуруддина, нужно было пересечь площадь. Это было небольшое вытоптанное пространство, по которому бродили все те же вездесущие бараны. И хоть здесь не прорастало ни травинки, а буквально в двух шагах зеленело богатое пастбище, бараны упрямо жались к убогой мечети с кривым куполом и похожему на обрубок минарету. Жители кишлака казались мне криворукими недотепами, и я испытывал к этому месту глубокое отвращение.
Ослов мы привязали снаружи. А поклажу внесли во двор. Самый большой палас Хусан взвалил себе не плечо, все остальное потащили мы.
— Эй, народ! — кричал Сарымсак. — Я купцов привел! Выходите все, выбирайте, что хотите!
Двор был полон, но когда с женской половины начали выходить жены и дочери приглашенных, то стало как на базаре — тесно и шумно. Купцы не часто наведывались в Баланжой, точнее — никогда. И это из ряда вон выходящее событие окончательно затуманило головы людям, пришедшим праздновать чужую смерть. Они выхватывали предметы друг у друга, женщины рвали ткани, визжали, ругались. Гвалт стоял невыносимый.