Тарикат
Шрифт:
Одному Аллаху известно, сколько дней — а может быть, лет? — провел я в райском саду, вкушая все сладости бытия, о которых только может мечтать человек. Я ощущал себя птицей в руках Господа Миров, которой не нужно заботиться ни о дне насущном, ни тем паче будущем. Телесные и душевные муки были мне неведомы в этом благословенном месте. Прошлая жизнь со всеми ее тяготами и страданиями, радостями и свершениями постепенно стала меркнуть, растворяясь подобно утреннему туману в первых лучах солнца. Я даже стал забывать себя... Единственное, что имело значение: я есть!
Провалы
— Уч-ч-читель... — горячие слезы потекли по щекам, — Н-но как?
— Аллах милостив, мой мальчик, — Абу Бакр отер соленую влагу с моего лица. — А ты здорово возмужал!
Я глядел на муаллима, не в силах поверить в это чудесное пришествие и даже боялся лишний раз вдохнуть — вдруг наваждение рассеется?
— У нас мало времени, Нурислам, — взгляд и тон учителя резко переменились. — Слушай внимательно и запоминай.
Никогда прежде я не видел муаллима таким — зловеще серьезным. Я кивнул, поежившись от его пронизывающего взгляда.
— Аллах по великой милости своей дал тебе вкусить райских плодов, чтобы не только разумом, но и телом ты знал, что ждет благочестивого мусульманина за порогом смерти.
— Но... разве я не...
— Не перебивай! — грозно прервал меня Абу Бакр, так что у меня волосы на затылке зашевелились. И тут же продолжил совсем спокойно. — Дарующий вскоре призовет тебя обратно в мир, чтобы продолжил ты служить Ему. И даст тебе проводника, который научит и направит, дабы не сбился ты с пути истинного и порадовал Господина нашего. Всемилостивый открыл мне его имя: Хасан ибн Аббас. Повтори, чтобы я убедился, что ты верно запомнил, — муаллим требовательно посмотрел на меня.
— Хасан ибн Аббас, — неуверенно проблеял я.
— Так ты ценишь милость Аллаха?! Четче и громче!
— Хасан ибн Аббас! — от назойливости муаллима я начал закипать.
— Еще раз!
— Хасан ибн Аббас!!! — в сердцах выпалил я, сжав кулаки и зачем-то закрыв глаза.
А когда открыл их, с удивлением обнаружил себя сидящим на ватном матрасе. Рядом валялось покрывало из верблюжьей шерсти. Я стал осматриваться в надежде понять, где же я оказался. Тщетно. Грубые стены, покрытые смесью глины с соломой, одно крохотное окно, сквозь которое пробивались солнечные лучи и плотный темно-синий полог, закрывающий вход — все это я видел впервые в жизни. Рядом с лежанкой стоял ибрик[8] и глубокая емкость для омовения, глиняная кружка и еще несколько закрытых сосудов неизвестного мне назначения.
Только я надумал подняться и выйти на улицу, как полог решительной рукой был отодвинут, и в комнату вошел мужчина. Я ахнул, признав в нем торговца с рынка, который подарил мне аба.
— Ты звал меня, Нурислам? — он оскалился словно хищник, отчего по моей спине пробежал холодок.
— Й-йя...
— Ты кричал мое имя, словно муэдзин во время намаза, — расхохотался мужчина. — Неужели не помнишь?
Образ муаллима и его требовательный голос, призывающий меня повторить имя проводника, яркой вспышкой озарили сознание.
— Так ты...
— Хасан ибн Аббас, — опередил меня торговец. — Отныне я твой наставник и покровитель, — мужчина внимательно глядел на меня немигающим взором. — Ты готов послужить Аллаху?
***
Надрывающийся голос с дребезжащими интонациями вернул меня из воспоминаний обратно в шумный, галдящий мир.
— ...да ниспошлет Всевышний кару на головы узурпатора Умара и его приспешников, что отняли власть у Али — брата и вернейшего соратника Пророка, мир ему!
Я решительно пошел на голос.
На небольшом пятачке, свободном от лотков с товарами, стоял нищий в зеленой потертой риде с множеством заплаток, грязно-серой небрежно повязанной чалме, босой и скрюченный. Старец опирался на сучковатую палку, активно жестикулируя при этом свободной рукой.
— Доколе будем терпеть сие бесчестие, вопрошаю я вас?! Или нет среди вас достойных мусульман, преданных рабов Господина нашего? — продолжал выкрикивать старик, срываясь на визг.
Толпа обступила нищего плотным кольцом. Я змеей проскользнул в первый ряд и занял место напротив своей жертвы. На земле у ног старика стояла глиняная миска, куда время от времени кто-то из сочувствующих опускал несколько монет. Я кожей ощущал витавшее в воздухе напряжение — семена нищего, похоже, нашли благодатную почву. Малейшая искра и полыхнет кровавым заревом. Наставник предупреждал, что нельзя этого допустить. Ладонь непроизвольно легла на рукоять кинжала под плащом.
Нищий распалялся все больше, бешено сверкая глазами и брызжа слюной:
— ...да будет Аллах свидетелем, что истину говорю я вам, братья и сестры, и за правое дело стою и стоять буду до самой смерти!
«Недолго тебе стоять, проклятый еретик», — злорадно ухмыльнулся я, шагнув в сторону нищего. Мир подернулся легкой дымкой, лишь ярко-зеленое пятно мишенью застыло перед глазами. Миг назад я стоял среди толпы, и вот я уже в шаге от цели. Старик не удостоил меня и взглядом, продолжая подстрекать народ.
— А вот и твое подношение, — я схватил нищего за плечо и воткнул джамбию аккурат между его ребер, ощутив, как клинок прошил мягкие ткани и пронзил сердце. — Гори в аду, проклятый еретик!
Прервавшись на полуслове, старик раскрыл рот, будто рыба, выброшенная на берег. Смесь ужаса и боли читалась в его взгляде. В попытке устоять нищий судорожно схватился за меня. Отстраненно и безучастно я наблюдал, как мутнеет его взор и жизнь утекает из тела.
Внезапно губы нищего расплылись в улыбке. Глаза перестали безумно вращаться и уставились на меня. Снисхождение и лукавство излучал его взгляд, а вовсе не предсмертные муки. А еще в их глубине я заметил пляшущие зеленые искорки.