Тарикат
Шрифт:
Чтобы никого не испугать, Карим крикнул, что ведет гостя. И приказал жене увести Айгюль в шатер, дабы она не узрела неположенное.
В следующие несколько часов Хасан и Хусан прилежно изображали банщиков и брадобреев: остригли длинные волосы и ногти, нагрели воды и помогли вымыться, дали ему чистую одежду. И когда незнакомец предстал перед ними опрятно одетым, с чистым сияющим лицом, они вдруг поняли, что перед ними – мальчишка, ненамного старше Азиза.
– Ребенок, – сказал Хасан.
– Не думаю, что ему больше четырнадцати, – добавил Хусан. – Вот какой это злодей бросает детей в пустыне? Наверное, он отстал
Азиз выглянул из шатра и запротестовал:
– Какого еще друга? Шайтан – он и есть шайтан. На моих глазах из могилы вылез.
– Остановись, – строго приказал Карим. – Он просто человек. Ну заночевал в старой могиле, а где было еще прятаться от ветра?
– Да ты посмотри, какая белая у него кожа – как брюхо у рыбы, – не унимался Азиз.
И вправду, под шапкой красиво подстриженных волос лицо незнакомца казалось неестественно белым. Загар не коснулся ни кистей рук, ни шеи. Караван-баши счел это странным, но не стал показывать удивление, чтобы не обидеть гостя. Хорошо еще, что тот не понял слов Азиза, а то бы непременно обиделся.
Сапарбиби принесла горячую еду, и хотя гость был явно голоден, но вел себя достойно, ел маленькими кусочками и оставался невозмутимым и спокойным. Насытившись, поблагодарил всех и дал понять, что готов к беседе.
Говорил он грамотно, как ученый человек. Кроме арабского знал еще и фарси, но так и не смог вспомнить ни свое имя, ни то, как оказался в пустыне.
– Ну что ж, – подытожил Карим. – Сегодня всем нужно отдохнуть, а завтра, наконец-то, выдвинемся в Мерв.
– А что будем делать с ним? – спросил Хасан, кивнув в сторону гостя.
– Возьмем с собой. Если не найдутся родные, то будет мне сыном. И раз у него нет имени, то сам назову его.
– Это правильно, – согласилась Сапарбиби. – Дай ему самое красивое имя.
– Какое? Какое тебе нравится?
Сапарбиби задумалась, а потом, тщательно подбирая слова, чтобы не рассердить мужа излишней смелостью, сказала:
– Я всегда думала, что если у меня родится еще один сын, то назову его Бахтияр, что значит – «счастливый». Но у этого мальчика такое светлое лицо, словно луч солнца – «нур»…, – запнулась она, но тут же добавила, – И то, что мы нашли его – это счастье. Счастье для него и, думаю, будет и счастьем для нашей семьи.
– «Совершение благих дел спасает от дурного конца, скрытая милостыня гасит гнев Господа, а поддерживание родственных связей удлиняет жизнь», – произнес Карим. – Пусть будет Бахтияр. Мне тоже нравится.
На том и порешили.
Я не помню своего имени. Люди, усыновившие меня, дали другое – Бахтияр. И хотя оно звучит странно для моего уха, но мне нравится. Плохо только то, что я никак не могу к нему привыкнуть и часто не откликаюсь на зов. Это невежливо, и я вовсе не хочу обидеть людей, которые так добры ко мне, но ничего не могу с этим поделать.
Не помню я и своей предыдущей жизни, и даже не знаю, сколько на самом деле мне лет. Наверное, я просто сын пустыни – песка и ветра, потому что помню только это, помню четко и могу описать все до мельчайших деталей.
Помню, что появился я в темноте, и первое, что услышал – рев бури и шелест песка, потревоженного ветром. Тогда я еще не знал, что это за звуки и почему они меня окружают, но не чувствовал никакой опасности, наоборот, они меня занимали достаточное время, может быть несколько минут, а, возможно, и часов. Потом я услышал еще один звук. Высокий тонкий голос сказал мне: «Мир вам, о лежащие в могилах! Да простит Аллах нас и вас! Вы ушли раньше нас, а мы скоро последуем за вами». И я сразу понял, что где-то рядом неведомое существо приветствует меня и захотел ответить ему приветствием, но мой рот был крепко стянут какими-то путами. Тогда я попытался пошевелиться и поднести руку к лицу, чтобы избавиться от преграды. Раздался слабый треск разрываемой ткани, и я вдруг понял, что замотан в нее с ног до головы. Ткань была рыхлой и слабой, и расползалась от малейшего движения, и все-таки, чтобы высвободить хотя бы руку, мне пришлось приложить немало усилий. Потом, когда рука была освобождена, провел ладонью по груди и животу, ощутив все ту же ткань и песок, покрывавший ее густым слоем.
В это время тонкий голос вдруг вскрикнул и закричал непонятные слова, из которых я смог различить только одно «шайтан!», и начал удаляться, сопровождаемый быстрым глухим стуком шагов. Я понял, что человек, поприветствовавший меня, куда-то убежал, не подумав даже помочь мне освободиться и встать. И тогда я принялся сдирать путы с лица, не понимая, что же такое мешает моим пальцам сделать это быстро, и лишь когда услышал слабый хруст и боль, то понял, что мешают мне отросшие ногти, один из которых сломался почти у основания. Этим самым обломком я и принялся раздирать тряпье, рискуя расцарапать собственное лицо, и когда сорвал последний клочок, то прямо над собой увидел высокое чуть желтоватое небо. Высвободив вторую руку, я содрал с себя остатки кокона и попытался встать на ноги.
Я увидел, что нахожусь в неглубокой яме, заваленной грудами песка, почти сровнявшего ее с поверхностью. Над ней высились остатки какого-то ограждения, тоже почти разрушенного. Лишь в изголовье сохранилось подобие стенки из нескольких слоев грубых глиняных кирпичей, которые казались совсем ветхими. Но когда я поднялся на ноги и сделал шаг, то что-то сильно дернуло мою голову назад, чуть не свернув шею. Я глянул вниз и увидел, что стою на собственных волосах, которые настолько длинны, что концы их лежат на песке. Это было странно и, наверное, страшно. Но тогда я еще не был готов к сильным переживаниям.
Человек во мне пробуждался медленно, и пробуждение это началось с самых простых ощущений: с боли в затекших мышцах, с жжения в глазах, которые никак не хотели смотреть на мир вокруг, потому что свет был слишком ярким и ослепляющим, со вкуса песка, скрипящего на зубах и со звуков. Причем слух был настолько острым, что, казалось, я мог бы услышать даже скорпиона, ползущего по бархану. Еще я знал слова или вспоминал их. Стоило взглянуть на предмет, как память тут же подставляла мне нужное слово. Вот – бархан, вот – небо, а вот… Да, конечно же, моя яма, та самая яма, из которой я только что вылез, была чьей-то могилой, а тряпичные лохмотья – саваном. Но я же был жив, а если это так, то почему меня завернули в саван и даже похоронили? Но ответа на этот вопрос у меня не было, не было ответов и на другие вопросы, которые я задавал себе. Зато этот мир был мне знаком, точнее, я сам был единственным незнакомцем в этом мире, все остальное я знал.