Ташкент - город хлебный

Неверов Александр Сергеевич

– Зачем ты стонешь, Сережка?

– Холодно мне... Голова горит...

Вот не было горя! Протискался Мишка в народ, закричал:

– Товарищи, дайте погреться мальчишке хворому!

Никто не ответил.

Тогда Мишка пустился на хитрость, взял Сережку за руку, еще громче крикнул:

– Пустите!

– Кто тут?

– К маме мы идем.

Протискались в угол на бабий мешок, баба закричала:

– Куда забрались? Ждала я вас?

Хитрить, так хитрить, без хитрости

не обойдешься. Никогда не было у Мишки такого голоса - очень уж ласковый.

– Ты, тетенька, Бузулуцкая?

– Слезь с мешка!

– Мы не тронем.

Мужик рядом сказал, не поднимая головы:

– Дерни за волосы, и будет знать.

– Мать мы потеряли, а отец от голоду помер.

Опять мужик рядом сказал, не поднимая головы:

– Я тоже сирота - без отца еду.

Согрелся Мишка около мешков, чуть-чуть задремал. Только хотел совсем забыться, Сережка как закричит без памяти:

– Киргиз!

Заплакал ребенок у бабы. Баба сердито сказала:

– Не кричи: ребенка у меня напугаешь...

А Сережка опять закричал:

– Горит!

Опамятовался, "на двор" запросился. Потом тихонько заскулил, падая головой на колени.

Мишка в отчаянии закрыл глаза.

Думал он о Ташкенте невиданном, в голове неотвязно кружилась пшеница фунтов пятнадцать и кусков два мешка. Мысленно висел на буферах, забирался на вагонную крышу, прятался на паровозах, и ни один солдат, ни один начальник не могли поймать его. Они - на крышу, он - с крыши. Они - на паровоз, он - с паровоза. Так везде и говорили про него:

– Вот разбойник появился!

– Кто?

– Да мальчишка бузулуцкий из Лопатинской волости. Без билета едет и без пропуска. Никак не поймаешь в орта-чеку...

А рядом Сережка вздрагивал, скулил по-щенячьи в бреду.

Смотрел Мишка на него хмурыми, недобрыми глазами, думал:

– Зачем я связался с таким? Лучше, если бы не связываться, а теперь нельзя: уговор. Одного бросить - пропадет. Возиться с ним - в Ташкент долго не попадешь. Эх, дурак! Тошно было одному ехать. Набрал бы шесть кусков, и ешь все шесть один.

Душно стало от тяжелых навалившихся дум, голову колесом распирало. Протискался из вокзала Мишка, вышел на платформу.

Под вагонами увидел Ваньку с кривыми ногами у которого корочки отнимал, и другого мальчишку - Петькой звать. Сидели они около колеса на сухом местечке - не то спали, не то думали.

Узнал и Ванька недавнего соперника, миролюбиво сказал:

– Лезь к нам!

– А чего у вас?

– Погреешься маленько.

Присел Мишка около колеса, рассказал про Сережку, про Сережкин понос, и как они уговаривались не бросать друг друга. Сам Сережка плохой, хлопотать не умеет, и Мишке приходится одному добывать на двоих. Давеча он пять кусков

нахватал, а если бы захотел, все отнял.

Ванька взглянул исподлобья.

– На силу надеешься?

– А чего мне надеяться! Накорми меня досыта, я сразу на двоих пойду.

– Эка, чем хвалится! Накорми меня, я тоже пойду.

Петька спросил, разглядывая Мишку вспыхнувшими глазами.

– На Яшку нашего пойдешь?

– Который ему год?

– Тринадцатый.

– Какой человек. Можно и на большого пойти.

Досадно стало Петьке: один двоих не боится. Сунул он локтем невзначай - прямо Мишке в щеку.

Мишка поправил мешок.

– Ты чего дерешься?

– А ты?

– Смотри, дюдюкну раз - опрокинешься.

Ванька ногой отшвырнул его.

– Не лезь!

Петька кулаки приготовил.

– Дай ему, Ванька, за давешние кусочки.

Вцепились три репья под вагоном, долго мяли друг друга в тяжелой загоревшейся злобе. Ногти больно у Ваньки нехорошие весь нос исцарапал Мишке! Ну, и Мишка тоже здорово голову прищемил ему, как мышь запищал...

12.

В полдень поезд пришел не мужицкий, с хорошими вагонами.

Мужики не попали.

Вытряхнули Ваньку с Петькой, увели трех девок в орта чеку.

– Безбилетные!

Мишке посчастливилось.

Вертелся-вертелся он около паровоза с красными высокими колесами, забрался на ступеньку. Наверно бы уехал, да мысли разные в голове закружились.

– Бросил, бросил, товарища бросил! Больного товарища.

Повернулись колеса у паровоза, мысли в голове еще больше закружились.

– Бросил, бросил!

Спрыгнул со ступеньки Мишка, чуть не заплакал от обиды:

– Зачем я связался с ним?

Ушел паровоз на красных колесах, осталась тоска по нему.

Лежал Сережка на солнышке за вокзальной будкой, тупо облизывал губы воспаленным языком. Лицо осунулось у него, нос заострился. Сел Мишка около товарища, головой покачал. Вытащил тряпичку из мешка, соли щепотку положил на язык. Поморщился, выплюнул. Молча пошел вдоль вагонов. Снял картуз, постоял под окошком около вагона, двинулся дальше. Подобрав кожуру картофельную, выброшенную в грязь, тяжело задвигал голодными челюстями.

Густо щами бараньими запахло из другого вагона.

Опять снял Мишка старый отцовский картуз.

– Тетенька, дай хворому мальчишке маленько.

– Кому?

– Хворому.

– Иди, пока я тебе в глаза не плеснула. Доняли каждую минуту, черти!

Охнул Мишка, ничего не сказал. Прошел самый последний вагон, сел на тонкую светлую рельсу.

Отец покойный всегда говорил:

– С нашего брата - давай, нашему брату - нет.

Стиснул Мишка голову обеими руками, окаменел.