Тать на ваши головы
Шрифт:
«Одаренная? Но зачем?.. Ты прав. Раз так получилось... Может, и к лучшему».
Глава 4
«Так. Встала и пошла за мной».
Я осталась сидеть, еще и позу приняла максимально выражающую протест: с места не сдвинусь, а если кому-то хочется, пусть идут сами, то есть ползут.
Не знаю, как у нее это получилось, но веревка вздыбила растрепанные ворсинки, став похожей на ершик. Очень злой ершик.
Плющ
— Поговорим? — предложила, миролюбиво улыбаясь.
Веревка перестала гневно дыбиться, пригладилась и закачалась рядом с моим лицом, точно всматриваясь в него. Я подавила порыв отшатнуться. Девочки должны быть сильными, особенно в споре со всякими, а то размажут, мяукнуть не успеешь, а мне и одного вживленного камня достаточно.
— Вы хотите, чтобы я что-то сделала? В обмен мне нужна информация и... знание языка. Давайте так: вы отвечаете на мои вопросы, озвучиваете, хм, скажем, две тысячи слов, основы грамматики, и я вся ваша. Кроме риска для жизни, конечно.
«И вроде не аристократка. Выглядишь швалью уличной, а говоришь иначе».
Наверное, это был комплимент, но я обиделась.
— Знаете, уважаемая, — процедила, прямо ощущая, как во рту копится яд, — вы тоже не красавица. И помылись бы или хоть от пыли отряхнулись, а то в глотке свербит.
И тут веревка затряслась. Мелко так, словно ей двести двадцать вольт подключили. Я закашлялась, отмахиваясь от рванувшего ко мне пылевого облака. Нет, реально, это сколько она на полу провалялась, чтобы так завшиветь, то есть запылиться? И только потом до меня дошло, что веревка банально ржет! Хотя смехом это назвать сложно, потому как тряслась она по всей длине.
— Не смешно.
Я чихнула, потом еще раз. Веревка отодвинулась.
«Не люблю воду», — заявила она, намекая на разлетающиеся от меня — и ведь ладонью прикрылась — слюни. Я стиснула зубы, зверея от наглости всяких там нитяных.
«Ладно, — милостиво согласилась ее пыльное величество, — спрашивай. Языком потом займемся, раз уж тебя угораздило оказаться неместной. — И посетовала: — Гнилой мир, дурные люди».
Я сама была не в восторге от этой гнилости — вспомнился Чиполлино, — но мой мир тоже не подарок, а для свободы выбора места жительства нужно очень много денег, а также информация, знание законов, ну и желательно какая-нибудь поддержка.
Что было у меня сейчас? Поддержка? Моральная разве что. Нет, свобода выбора есть всегда, и между продолжением борьбы и смертью со сложенными на груди лапками я выберу борьбу.
— Расскажи об этом мире.
Веревка изогнулась, приняв вид Роденовского мыслителя.
«Гнилье», — оповестили меня.
«Дрянное», — добавили подробностей, и я поняла, что пора переходить к конкретным вопросам, ибо веревка местный мир ненавидела люто. Ну еще бы... Столько времени
— Что это за город?
«О! — оживилась любительница пыльных полов. — Когда-то он был обычным, не очень грязным, хм, где-то даже богатым. Дом видишь?»
Я кивнула.
«То-то же», — гордо проговорила веревка, точно служанка, расхваливающая господский дом: а у нас еще половички вязаные на полу есть.
«И были у города божественные покровители: Айсхат Огненный, его жена, Лирана Милосердная, и их дети, Ночь и День».
Веревка встряхнулась, я уже на автомате отшатнулась, задерживая дыхание.
«И по божественной воле открывались пути в другие миры».
Я вскинула брови: что, простите?
«Порталы после ритуалов открывались, — раздраженно пояснила веревка, — знаешь, торговля там, обмен, делегации и прочая ерунда двуногих».
Кивнула. Ну да. Ерунда, на которой держится благополучие многих граждан и основа власти. Казну-то надо пополнять, а пошлины — один из источников дохода.
«Но эти глупцы решили прекратить богам служить да порталы лишь по их воле открывать. Сами захотели. Ну и начали строить, хм, собственный портал».
Нормальное такое стремление к самостоятельности. Ведь ритуал — это не просто слова. Это еще и делать что-то надо. Свечку там зажечь, поклоны отбить, помолиться душой, что тоже труд. А здесь? Боги могли и жертву требовать. Человеческую. Так что местных я никоим образом не осуждаю, но, похоже, у бедолаг ничего не вышло. Революции против богов заканчиваются плохо: тут не со своими воевать.
«Боги осерчали, и швах этот, что успели возвести в центре города, уничтожили».
С центром они, конечно, погорячились. Надо было где-то в сторонке, подальше, строить, чтобы минимизировать риски.
«Рвануло та-а-ак... — Веревка закачалась, в шипящем голосе зазвучало наслаждение, меня аж передернуло. — Что треснула оболочка мира».
Ох, апокалипсис местного масштаба.
«И поменялись куски местами. Четыре туда ушло, четыре сюда пришло. Был Айсвал, стал просто Город, потому как не смогли договориться, и каждый называет его по-своему».
Н-да, наказали так наказали. Причем сразу и своих и пришлых.
— Погоди, а местных вообще не осталось?
«Осталось. Вначале много было, а потом пришлые объединились и уничтожили большую часть. Ты же трущобница, должна про серую зону знать».
Что значит трущобница?
— Бывшая, — процедила.
У меня и дом есть, и семья.
Однако следы прежнего города я видела лишь здесь, а в трущобах такое чувство, что в чистом поле строили. Озвучила свои сомнения.
«Так жилище уничтожают вместе с обитателями. Слышала: мой дом — моя сила? Хотя откуда тебе знать». — И передо мной покачались с откровенной жалостью.
А я... Сидела и переваривала суровость местных зачисток. Вместе с обитателями.
— А этот почему цел? — обвела рукой вокруг.