Татуировка
Шрифт:
— Знаю, спасибо, Димка!
— Вот и поезжай. Извини, я сейчас занят…
Сам Дмитрий народного художника навестил в тот же день, когда побывал у него дома на Таврической.
Нынешние больницы по своей вольнице — не чета совковым. Конечно, и сейчас есть особо охраняемые медицинские объекты, где тебя вместе со всем, что ты хочешь пронести к больному, просветят насквозь, а в дополнение еще и ощупают; где на каждом входе и выходе в коридоре сидят автоматчики в бронежилетах, а рядом с ними — вполне приличного вида братва, в прошлом, может быть, даже командиры этих самых автоматчиков. Но такой
Эта клиника считалась одной из лучших, называлась она медицинской частью № 122, говорили, что в совковое время это была закрытая больница для атомщиков. Здесь и приходил в себя после инфаркта народный художник. От метро «Озерки» Дмитрий добрался сюда за десять минут на маршрутке, у грозной с виду дежурной узнал нужный этаж и палату, заодно получил сообщение, что «температура тридцать шесть и два, состояние удовлетворительное», и еще через три-четыре минуты входил в палату.
Там было четыре койки с необходимыми кнопками, розетками и прочей техникой. На каждой лежало по больному, около той, что стояла ближе к окну, стояла капельница на штативе, и оттуда по трубочкам в вену пожилого пациента стекал лечебный раствор. Когда Дмитрий вошел, в палате, видимо, о чем-то спорили, в том числе и больной с капельницей, но, увидев нового человека, сразу умолкли.
— Добрый день, мне нужен Алексей Пахомович, — сказал Дмитрий, оглядывая всех лежащих и стараясь, чтобы улыбка его выглядела как можно обаятельней.
Трое больных приветливо закивали в сторону того, что лежал с иглой в вене.
— Да, это я, — довольно бодро откликнулся тот. — Вы из худфонда?
Дмитрий придвинул табурет, сел поближе и только тогда, продлевая свою обаятельную улыбку, проговорил:
— Нет, я из милиции. Принес вам хорошую весть. Но если можно, мы поговорим потом, когда кончится процедура.
— А-а-а, машина нашлась! Мне жена уже позвонила. Так это вы ее нашли?
— Почти.
— Что значит — почти? Тут почти не бывает. Или вы, или не вы.
— Сначала ее просто обнаружили. А затем я узнал, что она — ваша.
— Ну что же, спасибо, спасибо. Так вы интересуетесь налетчиками?
— Еще как!
— Будь моя воля, я бы им руки поотрывал! Смертной казни не надо, а какое-нибудь клеймо на лоб, пока не докажет, что стал честным, ставил бы каждому.
— Ну, это вы, Пахомыч, перебрали. А если человек просто оступился или в крайний случай попал? Или следователь ошибся?! — сразу заспорил один из больных, который лежал ближе к двери.
И Дмитрий понял, что сейчас разгорится очередной диспут из тех, которые, возможно, тут длятся с утра до вечера.
— Меня интересуют подробности угона и, конечно, все, что связано с угонщиками. — Дмитрий старался говорить негромко, но так, чтобы художник его расслышал. — Я не стал пугать вашу супругу, но это довольно опасная группа. За ними числится много грехов.
— Даже так?! — удивился художник. — Я-то подумал, что
— Куда хуже. Убийцы.
— Вон как… Знать бы, я бы на них не с кулаками, а со вспышкой из окна. Хотя нет, вспышка бы расстояние не взяла. Минут через пятнадцать эта бодяга кончится, — он кивнул на капельницу, — и я вам нарисую то, что помню. А словами как их описать, скажу, один — длинный, другой — короткий, что с этого толку?
Еще минут пятнадцать Дмитрий посидел рядом с художником и выслушал его рассказ о неправильной издательской политике. Издатели гонятся за дешевинкой, заказывают рисунки художникам с улицы, хотя ведь наши мастера — это достояние нации. В результате на книжный рынок выбрасывается дурновкусие, которое постепенно влияет на художественный уровень всего населения. Скоро люди забудут, как талантливы были книжные иллюстрации в прежние времена, и будут считать, что книга должна выглядеть именно так, как сейчас, — на самом низкопробном уровне.
Дмитрий с ним был согласен. Ведь и в его работе высокое мастерство на всех уровнях тоже постепенно исчезало. А может быть, так всегда думают об уходящем времени те, кто перешагнул черту зрелости?
Наконец, когда в капельнице раствора совсем почти не осталось и Дмитрий стал беспокойно оглядываться, думая, не побежать ли ему на медицинский пост, медсестра вошла сама. Была она красива, весела и быстра в движениях.
— Не соскучились, мальчики? — спросила она, хотя все больные по возрасту годились ей в отцы. Или в деды. — Можно слегка размяться в коридоре, я палату открою на проветривание.
Освобожденный от капельницы художник набросил полосатую пижаму, какие Дмитрий считал давно исчезнувшими из жизни, и увел его в закуток, где были кресла со столиком. Там он сделал быстрый набросок двух фигур, видимых со спины, а также одним росчерком изобразил лицо длинного с чуть кривоватым носом.
— Рисунок всегда лучше, чем словесный портрет. Тем более что кроме матерного слова, которое прохрипел этот, — он указал на длинного, — я ничего не услышал. Они же, сволочи, меня сразу на землю опрокинули и переключились на супругу.
Дмитрий поблагодарил, пожелал скорейшего выздоровления, простился и вышел. Уже около лифта он вынул тот рисунок, который сделала супруга художника. Они были словно близнецы — повторяли друг друга полностью. Вот что значит долгая совместная жизнь и годы общей работы!
ЗЛОЙ ЧЕЧЕН ПОЛЗЕТ НА БЕРЕГ
— Такого изуверского ритуала, чтобы с человека живьем снимали кожу, а мясо отправляли на вывоз, — среди современных российских культов я не знаю.
Никита шел с Аскером Алиевичем по Дворцовому мосту. С полчаса назад он пришел в здание Кунсткамеры, где помещалось заведение с длинным названием: Институт этнографии и антропологии человека имени Миклухо-Маклая Российской Академии наук. Профессор Аскер Алиевич Цагароев заведовал в этом институте сектором. Вечером Никита решил справиться насчет него у бывшей одноклассницы, которая тоже трудилась в этом институте и специализировалась то ли по якутам, то ли по чукчам. А может, по тем и другим.