Татуировка
Шрифт:
— Ну что там у вас еще? — недовольно поторопил его Шумейкер. — Он что, все-таки живой?
— Сеньор, это не человек. Это — искусно сделанный муляж. Кукла, но мастерски сделанная. У нее расслаблено тело.
— Какого черта! — заорал Шумейкер на пожелавшего выслужиться идиота-сержанта. Но тут же прервал себя: — Стоп-стоп-стоп. Доктор, попробуйте-ка произвести вскрытие этой славной куколки. Сержант, вы правы, у нее и в самом деле уж очень человеческое личико. Чересчур человеческое. И тельце тоже.
В душе его в это время играли фанфары. Неужели он нашел то, о чем как раз сегодня не желал думать!
«МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖ»
Уже год среди журналистов Агния считалась специалистом по смерти всемирно знаменитого художника Антона Шолохова. И случилось это благодаря ее поездке во Францию.
Командировка
А тут выяснилась еще одна неожиданная подробность. И прозвучала она, словно привет из далеких полузабытых времен. Дело в том, что Агния и брат ее Дмитрий не знали ни своих дедов, ни бабок. Все они погибли молодыми в первые годы советских репрессий. Но сохранилась сестра деда — ей посчастливилось выйти замуж за знаменитого академика. В этой семье отец Агнии и Дмитрия воспитывался с младенческих лет. Агния хорошо помнила приемную мать отца — крупнотелую восьмидесятилетнюю, нет, не старуху, а даму, читавшую книги в подлинниках на французском, немецком и английском. Однажды, Агнии было тогда лет десять, эта двоюродная бабушка уединилась с нею и Дмитрием и рассказала историю их рода. Честно говоря, из всех сюжетов Агния хорошо запомнила лишь два: про «Бархатную» книгу дворянских родов и о трех Екатеринах. Оказывается, когда по приказу царя Алексея Михайловича, который был отцом Петра Великого, сожгли старые книги боярских родов, чтобы уничтожить местничество, то завели «Бархатную» книгу. И в нее заново записали старинные дворянские фамилии. Эта книга хранилась в Кремле, и фамилия Самариных тоже была в нее записана. Вторая история была про трех подружек, а если точнее, то про далекого предка Агнии, юную Катеньку Самарину, ее подругу — столь же юную великую княгиню Екатерину Алексеевну (будущую императрицу Екатерину Великую) и третью юную деву — Екатерину Воронцову (будущую Дашкову —.директора Российской Академии наук). Сюжет был как раз о том, как Катенька Воронцова влюбилась в случайно увиденного на улице молодого офицера необычайной красоты, Дашкова, а Катенька Самарина и будущая императрица Екатерина Алексеевна помогли удачному устройству их брака.
Эти истории Агния воспринимала подобно сказкам. Все равно, как если бы ей стали рассказывать о том, что ее предки — сама Василиса Премудрая или Добрыня Никитич, от которого, кстати, если верить древним родословным, и в самом деле шел их род через знаменитого киевского боярина Вышату. Уже в более взрослом возрасте она узнала и о других предках: например, Юрии Федоровиче Самарине, которого называли душой и мотором крестьянской реформы 1861 года. Правда, потом дети и внуки тех самых крестьян, которым большой любитель народа русского, либеральный предок Агнии помог получить свободу, как раз и расстреляли его собственных детей и внуков. Но это
Бабушка показала тогда же и старинные документы, которые свидетельствовали о записи их рода в дворянские книги. И вот теперь этот рассказ из детства неожиданно материализовался. Выяснилось, что старший брат погибшего деда, Иван Андреевич Самарин, успел эмигрировать, прожил в Париже много лет и передал своей дочери записки той самой Катеньки Самариной, что вместе с великой княгиней Екатериной Алексеевной устраивала брак Екатерине Воронцовой-Дашковой. А дочь успела завещать их перед недавней кончиной Дворянскому собранию Петербурга.
Сначала совпадению фамилий никто не придал значения. Но когда выяснилось, что Агния — не какая-нибудь случайная однофамилица, а наследница этого самого рода, то, само собой, она стала единственным кандидатом на поездку. И в результате ее срочно отправили во французское консульство за визой.
Все же Агния колебалась: ей сказали, что у приглашающей стороны хватит средств только на оплату дороги туда и обратно. Поселить же ее могут на квартире у кого-нибудь из соотечественников. Но Агния, которая всегда старалась заплатить за других, представить себя приживалкой, пусть даже кратковременной, не могла. С другой стороны, денег, чтоб снять в Париже гостиничный номер, у нее, естественно, не было. Колебания длились два дня.
— Немедленно в консульство! — сказал на третье утро Глеб, узнав, что она все еще раздумывает. И, отодвинув чашку с кофе, выложил на стол пять бумажек по сто баксов. — Я узнавал, на дешевый номер и дешевый прокорм этого хватит. Не полетишь в Париж, будешь достойна всяческого сожаления!
За недолгую семейную жизнь Агния успела привыкнуть к этой привычке мужа: в моменты волнения он высказывался высокопарно.
— Глебушка, неужели ты их занял из-за меня?! — ужаснулась Агния, боясь прикоснуться к купюрам с портретами американского президента. — Нам же никогда не отдать!
— Допустим, филологи тоже иногда получают гранты… Фонд фундаментальных исследований.
Агния посомневалась в истинности его слов, но в конце концов деньги взяла, хотя про себя поклялась расходовать их лишь на краю голодной гибели. И поэтому в последние дни перед отлетом с благодарностью записывала в блокнот советы знакомых на тему «Как прожить неделю в центре Парижа почти без денег и не умереть с голоду». Тем более что слегка поголодать она стремилась давно и часто — ей казалось, что склонность к полноте уже переходит дозволенные границы.
Слегка поголодать Агния стремилась с шестнадцати лет, . правда, чаще дневное голодание у нее кончалось ночным съедением батона с могучим куском колбасы. Естественно, она не заглатывала их целиком, как удав, а делала из них бутерброды, но результат от этого не менялся.
И все же в те дни гораздо больше Агнию мучило иное: во что, собственно говоря, она там, в Париже, оденется? Все-таки представительнице петербургского дворянства нужно и, так сказать, прикид иметь соответствующий. А у нее вся одежда была из секонд-хэнда. В родном городе она выглядела вполне прилично и даже слегка попсово. Но забавно было бы, если какая-нибудь француженка или заезжая американская туристка признала на ней собственную блузку или юбку.
Однако и эта проблема рассосалась сама собой. Уже через два-три дня Штопка, жена брата, вместе со своими подругами навезла ей столько одежды, что Агния даже не все и примерить успела.
Выложив на стол свои доллары и заставив ее принять решение, Глеб еще и полюбопытствовал:
— Хотел бы я знать, на каком языке ты станешь там изъясняться?
Агния кончила французскую школу, в университете же учила английский и на экзаменах получала пятерки. Ей даже когда-то казалось, что в обоих языках она достигла кое-каких высот. Потом поняла, что высоты эти — весьма мнимые. Простые тексты она, конечно, читала без словаря и при общении с иностранцами легко могла выговорить несколько фраз. Однако, когда эти самые иностранцы сами заговаривали с ней, она тут же растерянно умолкала. Или кивала головой с легкой улыбкой идиотки, потому что ни одного слова из их скороговорки понять не могла. В отличие от брата. Вот у кого французский сидел в генах. Даже отслужив армию, он не только не забыл язык, а наоборот — стал говорить еще уверенней. В своей милиции, или как там ее, прокуратуре, он был, возможно, единственным, кто так свободно говорил по-французски. Не зря же, когда однажды прилетел парижский полицейский комиссар Симон Пернье, Димку заставили принять его в их родительской квартире. А ей, Агнии, тогда еще незамужней сестре, пришлось изображать гостеприимную хозяйку дома. К стыду своему, она в те дни кроме идиотской улыбки и трех—пяти фраз так и не смогла из себя ничего выдавить. А всю непринужденную беседу вел за обоих Дмитрий.