Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза
Шрифт:
Не заскучали, не ушли, много аплодировали, а певцу Виктору Хенкину, вышедшему на сцену в черном костюме кинто с шарманкой на шее, даже подпевали. Тбилисские песенки в то время были необычайно популярны. У Сарматова их исполняли как есть, а Хенкин по просьбе Ивана Романовича заменял скабрезные слова на созвучные пристойные варианты, отчего песенки выходили еще более смешными.
Мать смеялась и аплодировала вместе со всеми, но после представления сказала Тане:
– Ты, милая моя, продолжай играть у Николая Николаевича. Там – настоящее искусство, а у папаши твоего не поймешь что такое.
– Но ведь весело! – заступилась за горячо обожаемого отца Таня.
– Но не искусство! – строго повторила мать и вздохнула. – Ах, какая разница, лишь бы прибыль шла…
Прибыль шла. Одни ходили к Пельтцеру, другие – к Сарматову, и все были довольны. В театральном журнале «Рампа и жизнь», издававшемся в Москве драматургом Леонидом Мунштейном, театрах Пельтцера и Сарматова было написано следующее: «Оба эти театра, расположенные на одной улице и отделенные друг от друга небольшим сквером, хотя и должны были бы конкурировать между собою, – лишены этой возможности абсолютно, так как оба переполнены» [21] .
21
«Рампа и жизнь», № 6, 1915 г.
Работать приходилось много. Давали по два представления в день, некоторые были детскими. Поскольку в театр ходила одна и та же, не очень-то и многочисленная публика, программа жила всего неделю. Утром репетировали, днем давали представление, затем немного отдыхали и снова выходили на сцену. Иван Романович похудел, осунулся (жена его больше винила в том не работу, а обольстительную прелестницу Скокан), но выглядел счастливым. А как же иначе, если дело идет в гору? Иван Романович жалел только об одном – о том, что не открыл своего театра годом раньше, когда театр Сарматова находился в упадке. Тогда бы получилось развернуться во всю мощь, «окучивать» как интеллигентную, так и неинтеллигентную публику и иметь прибыль вдвое больше. В любом деле хочется быть монополистом. В жизни осторожный Иван Романович не зарывался, но в мечтах позволял себе взлетать очень высоко. В мечтах он вытеснял всех конкурентов, расширял свой театр и становился таким же известным, как Никита Балиев…
Главным событием первого (и, к сожалению, единственного) сезона стала постановка пьесы талантливого белорусского драматурга Евгения Мировича «Театр купца Епишкина» – остроумная, живая и местами весьма едкая пародия на театры миниатюр, репертуар которых представлял собой этакую солянку – всего понемножку и размешать ложкой. Следует отметить, что для постановки пародии на себя самих надо иметь большое мужество. Кроме того, этой постановкой театр Пельтцера брал на себя негласное обязательство не становиться похожим на театр Епишкина, держать определенную марку. Иван Романович, будучи в первую очередь комедийным актером, вначале сам хотел сыграть Епишкина, но подумав, отказался от этой идеи и отдал роль Леониду Барбэ. Не иначе как побоялся, что к нему может прилипнуть прозвище «Епишкин».
Барбэ сыграл замечательно. Да и вообще все актеры играли с полной отдачей. «Гвоздем» спектакля был диалог между Барбэ и актером Хенкиным, исполнявшим роль своего собрата по цеху Ричардова:
Епишкин. Слушай, Ричардов, не тяни ты своего Отелу. Урежь ты его, окаянного, уж очень он длинный… Время нет… Знаешь что, выйди на сцену да сразу с конца и начни: «так и так, мол, ты вот как!»… Схвати ее за глотку и придуши, а потом и сам себя зарежь.
Ричардов (пьяный). Нет, голубчик, это тебе не пройдет. В твоих дурацких фарсах да операх я могу хоть все слова вычеркнуть, а в «Отелло» великого классика Шекспира я ни одного слова не выкину. Раз я играю Шекспира, я его уважаю… Уважай и ты, купец второй гильдии!
Епишкин. Да плюнь ты! Очень нужно ему твое уважение! Все равно он не придет к нам и не узнает.
Ричардов. Прийти он действительно не придет, ибо прах великого классика покоится в хладной земле!.. Он умер!
Епишкин. Ну и царство ему небесное! Что ж ты с покойником стесняешься? Ему ты хочешь уважение сделать, а меня в убыток вводишь. Смотри, время и так мало осталось для девятой серии…
Таня, неплохо умевшая танцевать, просила отца дать ей роль балерины, но Иван Романович отказал. Он редко в чем-то отказывал любимой дочери, но роли балерин, как и все прочие роли в «Театре купца Епишкина», при всей их кажущейся простоте были совершенно не детскими. Пародия вообще не детское дело. Тане пришлось довольствоваться ролями в детских спектаклях – она играла Белоснежку, Дюймовочку, Красную Шапочку и даже Иванушку в Коньке-Горбунке. Конька играл Леонид Барбэ. Он так искусно (и громко) ржал на сцене, что с улицы ему отвечали лошади.
В новом 1916 году дела пошли хуже. Жизнь общества перешла ту грань, за которой людям уже было не до зрелищ. Война задевала своим черным крылом все больше и больше народу. Росли цены с тарифами, вводились новые налоги. Магазинные прилавки уже не баловали таким разнообразием, как три года назад. Да и вся атмосфера понемногу становилась тревожной, не располагавшей к развлечениям. В феврале спектакли в театре Пельтцера шли при полупустых залах. То же самое было и у Синельникова. Желая спасти положение, Иван Романович начал вводить в репертуаре пьесы, написанные на местном, харьковском материале, такие, например, как «Когда ночь наступает в Харькове», «Харьковские кумушки» и «Харьковские женихи». Кроме того, он начал включать в программу выступления заезжих гастролеров, самым известным из которых был поэт Игорь Северянин, читавший в театре Пельтцера два вечера подряд в марте месяце. Тане, обожавшей романтическую поэзию, Северянин подарил свой «Громокипящий кубок», на котором написал: «Славы, счастья, многих лет желает Танечке поэт». Два из трех пожеланий великого поэта сбылись – Татьяна Пельтцер прожила долгую жизнь, достигла славы, но вот счастливой вряд ли могла себя назвать. «Громокипящий кубок» Татьяна скоро выучила наизусть, но все равно продолжала перечитывать. Сборник, подаренный поэтом, лежал в том чемодане, который у нее украли в поезде осенью 1941 года.
От двух представлений в день пришлось отказаться. Чтобы актеры не сильно потеряли в заработке, Иван Романович попробовал было организовать при театре актерскую школу. Первой туда записалась Таня. Кое-как набралась дюжина учеников разного возраста – от двенадцати до восемнадцати лет. На Танин взгляд занятия в школе были очень интересными и полезными. Здесь учили совсем не так, как у Синельникова. Например, у Николая Николаевича слово «кривляться» было худшим из оскорблений. Актеру, уличенному в кривлянии, оставалось только одно – пойти и застрелиться. А Леонид Барбэ учил своих «штудентов», так он называл учеников, как надо правильно кривляться. А Евгения Скокан, к тому времени ставшая для Тани «милой Женечкой», учила танцевать канкан! Когда Таня с гордостью продемонстрировала дома, насколько высоко она поднимает ногу, мать пришла в ужас и сделала выговор отцу. Отец пообещал сделать занятия в актерской школе «приличными», но менять ничего не стал. Он вообще предпочитал не вмешиваться в процесс обучения, предоставляя актерам преподавать так, как им вздумается. Сам преподавал искусство декламации, больше всего любил декламировать басни Крылова.
Школа при отцовском театре стала единственным (кроме гимназии) местом, где училась Татьяна. Никакого образования она так и не получила – не сложилось. Но на вопрос «где вы учились?» частенько отвечала:
– Я окончила Высшие театральные курсы в Харькове. Причем – с отличием. Только вот диплом затерялся где-то.
Тане нравилось учиться в отцовской школе, но остальные «штуденты» считали иначе. К началу Великого поста (т. е. к концу сезона) в школе осталась одна Таня.
– Чертов дед! – в сердцах сказал Иван Романович, имея в виду Наполеона Пельтцера. – Выпил все родовое счастье до дна, детям и внукам ничего не оставил. А я так мечтал разбогатеть, купить парочку доходных домов и окончить свои дни в богатстве и покое.
Иван Романович тогда и вообразить не мог, как крупно ему повезло в том, что ему не повезло. Если бы дела пошли в гору и он обзавелся, как хотел, доходными домами, то спустя пару лет все равно лишился бы их, и не исключено, что вместе с жизнью. А так он встретил революцию бедным актером, а бедных актеров советская власть, придававшая агитации и пропаганде огромное значение, весьма уважала. В отличие от домовладельцев и прочих буржуев, которые толпами выводились «в расход». Провидение любит подшутить над человеком, выворачивая все наизнанку. Но тогда, в 1916 году, Иван Романович искренне расстраивался по поводу того, что дела в его театре миниатюр шли все хуже и хуже.