Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Сокровенная тайна
Внешне, казалось, Иван Иванович не менялся. Он по-прежнему выглядел сановитым, с виду не более чем пятидесятилетним мужчиной. На самом же деле он вступил в свой последний, семидесятый год. И если попристальней вглядеться в черты его всё ещё гладкого и представительного лица, несколько, впрочем, женственной красоты, то можно заметить следы если не подступающей дряхлости — этого-то как раз в нём и не было, — но некоторой всё же усталости.
Да
Сбираться следом за теми, кто ушёл, дело, должно быть, не хитрое. Но к чему бы так уж очень торопиться, когда многое ещё не завершено. Правда, кураторство по университету он передал, как и замышлял, своему племяннику Фёдору Голицыну и с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся. И тогда же подумал, что другой племянник, граф Андрей Шувалов, который так же хорошо начал свой карьер, слишком рано ушёл из сей жизни.
Был и он сам, если уж начать вспоминать, в один из минувших годков тож, как говорится, над краем пропасти. Так занемог, что не смог даже отправиться в Москву на коронацию императора Павла Петровича. Но отважился и написал тому, за которого когда-то так печаловался и который ответно выказывал ему всегдашнее своё внимание и любезность:
«Всемилостивейший государь! Я имел счастие видеть вас от часа вашего рождения, быть свидетелем в младенчестве вашем похвальным упражнениям; узнавать ваши душевные и сердечные качества, свидетельствующие ныне в узаконениях начала блаженства вверенного вам Богом народа.
Усердие моё, любовь и преданность к вашему императорскому величеству пребудут в моём сердце до конца моей жизни».
И несказанно обрадовался, когда вскоре получил из Москвы милостивый ответ:
«Иван Иванович! Поздравление ваше по случаю моего коронования я приемлю с благоговением, так как всегда с благодарностью вспоминать буду попечение ваше обо мне, во время моего младенчества; не сомневаюсь притом и в продолжении вашего ко мне усердия, коего цену я знаю, и в доказательство того ознаменовал я признательность к вам в день моей коронации. Пребываю впрочем вам доброжелательный Павел».
Недуг, тогда некстати его посетивший и не давший возможности принять участие в торжествах, однако, счастливо миновал. И не так чтобы часто, но позволяет появиться при дворе. Хотя, правду сказать, с каждым разом, ещё при матушке государыне Екатерине Алексеевне ловил себя на той мысли, что акты сии давно уже превратились для него в обязанности, лишённые прежнего смысла. Да и в самом деле, можно ли дважды ступать в одну и ту же воду?
Более всего теперь выдвигалась на первый план забота о том, что следовало бы успеть сделать для тех детищ, коим при жизни успел не только заложить твёрдую основу, но и придать последующий размах. Университет, слава Богу, оказался в надёжных руках. Академии художеств завещал библиотеку и все картины с прочими художествами, что собрал за много лет в иноземных странах.
А ведь так привык,
Да, всё там оказалось на месте, — по-прежнему радовали глаз две нимфы из белого мрамора, когда-то купленные в Италии.
Меж тем ночью привиделось во сне, будто лишился сей красоты, куда-то задевались эти скульптуры.
С чего бы такой сон? Вспомнил: был случай, когда мог их лишиться, и не во сне, а наяву.
Когда-то в одной из своих деревень подошёл он утром к окну и залюбовался прекрасным видом, открывавшимся пред ним. Вдали — лес и речка, а ближе к околице — луг.
Поинтересовался у управляющего, велик ли сей сенокос. «Точно не ведаю, — ответил управляющий, — но, полагаю, одной стороною доходит до тех вон кустов. Впрочем, то владения графа Кирилла Григорьевича Разумовского».
Время шло, но картина, что открывалась из окна, не выходила из головы. И тогда решился послать своего человека к Разумовскому с предложением, не уступит ли он тот лужок и какую назначит цену.
«Скажите Ивану Ивановичу, — ответил граф, — что я имения моего не продаю, ни целиком, ни по частям. Но если он даст мне те две статуэтки, что у него на камине, то я с ним охотно поменяюсь».
Луг в самом деле был хорош и радовал глаз. Но можно ли было из-за него лишиться той красоты, что излучали две великолепные нимфы, украшавшие и камин, и весь интерьер гостиной?
Иван Иванович посетовал: не удалось получить того, что его приманило. Но ведь сам не захотел расставаться с тем, что было в его глазах вечным.
Выходит, искусство и есть самое ценное из всего, что есть на земле, и ничто иное не может с ним сравниться? Да, если рассматривать искусство как вершину творческих устремлений человека. И потому, восторгаясь картиною или скульптурой, люди восторгаются не холстом и красками или глиною и мрамором в отдельности, а именно тем, что из этих самых примитивных и неодухотворённых материалов творит человеческий разум и человеческое чувство. И в этом смысле конечно же нельзя измерить одной и той же ценою пространство земли, засеянное травою, как бы ни было приятно глазу, и то, что было создано талантом живого существа.
Однако так ли уж и бездуховен для владельца поместья тот радующий взор, заросший травою кусок земли, если и его, честно говоря, сотворил труд людей? Разве не людское усердие обиходило и тот луг, и тот лес? Да и не только обиходило, но и заставило приносить, скажем, экономическую пользу, что является не в меньшей степени, чем искусство, целью жизни.
Вспомнился недавний случай, когда решился продать одну из собственных деревень. Позарез оказалась нужной приличная сумма, а наличности — ни копейки. Правда, разговоры с покупателем только начались, но о них тем не менее прослышали мужики. И — в ноги с челобитной: «Иван Иванович, да кто ж другой будет лучше тебя? Ты вон какой уже год не берёшь с нас никакого оброку. А тот, кому нас уступишь, вдруг окажется с каменным сердцем да пустит нас по миру...» Нет, не сладилось дело после такого разговора, — не продал деревню.