Тай-Пэн
Шрифт:
– Например, скачки, а? Приходится признать, ты это здорово придумал. Выписав из дома этого Блора, ты никак не прогадал. Парень прямо горит этим делом. Последний заезд на каждых скачках будет проводиться на приз Броков. Мы выделяем призовые деньги.
– Да. Я уже слышал об этом. Гонконгу подобает иметь лучший ипподром в Азии.
Блор сделал свое объявление на распродаже. Лонгстафф согласился стать первым президентом нового жокей-клуба. Ежегодный взнос для его членов был установлен в десять гиней, и каждый европеец на острове тут же записался. Теперь Блора осаждали желающие скакать на лошадях, которых генерал согласился ему предоставить.
– Ты умеешь ездить верхом, Дирк?
– Умею. Но в скачках никогда не участвовал.
– Я тоже. Так, может, нам стоит попробовать, а? Ты ездишь верхом, Кулум?
– О, да. Только большого опыта у меня нет. Горт хлопнул его по спине.
– Мы можем раздобыть лошадей в Макао, Кулум, поупражняться немного. Кто знает, может, мы когда-нибудь рискнем потягаться с нашими с тобой Па, а?
Кулум натянуто улыбнулся.
– Это, кстати, вполне осуществимо, Горт, – заметил Струан. – Ну что же, спокойной ночи. Увидимся завтра в полдень, Тайлер.
– Да. До свидания, Дирк. Струан ушел.
За столом Кулум всячески пытался смягчить ту неприязнь, которая установилась в последнее время между Гортом и Броком. Он с удивлением отмечал про себя, что они нравятся ему оба и он видит их обоих насквозь: он понимал, почему Горт так хочет быть Тай-Пэном и почему Брок ни за что не уступит своего места, даже на время. И, странная вещь, он чувствовал себя в этом мудрее Горта. Хотя, собственно, не такая уж и странная, подумал он. Ведь Горта не оставляли вот так одного сразу на семь долгих дней, взвалив на его плечи всю ответственность за компанию. В тот день, когда Тесс станет моей женой, я выброшу двадцать соверенов Брока. Будет неправильно, если я стану хранить их и дальше. Что бы ни случилось, мы все начнем заново. Всего лишь три месяца. О Господи, благодарю тебя.
После ужина Кулум и Тесс поднялись на палубу. При виде мириада звезд над головой у обоих перехватило дыхание. Они стояли, взявшись за руки и изнывая от желания. Кулум легко коснулся ее губ в первом осторожном поцелуе, и Тесс вспомнила грубый поцелуй Нагрека, и огонь, разгоравшийся под его руками, и боль, которую она испытала – даже не боль, а мучительное наслаждение, воспоминания о котором всегда заставляли ее чувствовать себя родившейся заново. Она была рада, что скоро сможет загасить огонь, сжигавший ее изнутри. Всего три месяца – потом блаженство и покой.
Они вернулись в пропахшую потом каюту внизу, и, после того как Кулум ушел, она легла в свою постель. Ее страстно влекло к нему, и она заплакала. Потому что знала, что Нагрек тогда прикоснулся к ней так, как должен был прикасаться только Кулум, и что она должна сохранить это от своего возлюбленного в вечном секрете. Но как? О, моя любовь, моя любовь...
– А я повторяю, Па, это была ошибка, – говорил Горт в главной каюте, стараясь, чтобы его голос звучал тихо. – Ужасная ошибка!
Брок с треском поставил кружку на стол, и пиво выплеснулось на скатерть и на пол.
– Таково мое решение, Горт, и довольно об этом. Они обвенчаются в сентябре.
– И не торговаться за холм тоже было ошибкой. Этот дьявол опять обошел нас на шаг, клянусь Богом.
– Пораскинь мозгами, Горт! – прошипел Брок. – Сделай мы это, молодой Кулум знал бы наверняка, что Тесс в своем простодушии рассказывает мне, о чем они беседуют, а о чем – нет. Этот пригорок ничего не значит. Может быть, в следующий раз она скажет нам что-то такое, что позволит враз выпустить Дирку кишки, а только это мне и нужно знать, остальное меня не интересует. – Брок презирал и ненавидел себя за то, что выслушивал Тесс и использовал ни чего не подозревавшую дочь, чтобы шпионить за Кулумом, превращая ее в инструмент своей борьбы против Дирка Струана. Но еще сильнее он ненавидел Горта и доверял ему теперь меньше, чем когда-либо. Потому что понимал: Горт прав. Больше всего на свете он желал видеть Тесс счастливой, и сознание правоты Горта делало его опасным. Подумать только, плод поганых чресел Струана соединится с его обожаемой Тесс! – Господом клянусь, я убью Кулума, если хоть волос упадет с ее головы, – проговорил он, и голос его был страшен.
– Зачем тогда, во имя всего святого, разрешать Кулуму жениться на ней так быстро? Конечно, он будет тиранить ее и станет использовать против нас.
– А с чего это ты вдруг передумал, а? – вскипел Брок. – Ты же горой был за этот брак… прямо из кожи лез.
– Я и сейчас за него, но, черт побери, не через три месяца. Это все испортит.
– Почему?
– Конечно, испортит. Когда я предложил их поженить, Робб был жив, так? Тай-Пэн тогда собирался уезжать этим летом навсегда, и Тай-Пэном стал бы Робб – а через год после него Кулум. Все это правда. Они поженились бы на будущий год, и все устроилось бы чудесно. Но теперь Тай-Пэн останется. А раз ты согласился, чтобы они поженились через три месяца, он заберет у тебя Тесс и опять настроит Кулума против нас. Так что, я думаю, теперь он вообще никогда не уедет. Уж по крайней мере, пока ты Тай-Пэн «Брока и Сыновей»!
– Он ни за что не покинет Азию, что бы он ни говорил Кулуму. Или Роббу. Я знаю Дирка.
– А я знаю тебя!
– Когда он уедет – или умрет, – уеду и я.
– Тогда ему самая пора отправляться на тот свет.
– Тебе лучше запастись терпением.
– Я терпелив, Па. – Торт едва не рассказал Броку о той мести, которую он задумал против Струана – через Кулума – в Макао. Но он не сделал этого. Его отец был больше озабочен счастьем Тесс, чем желанием стать Тай-Пэном «Благородного Дома». Старик уже не обладал той необходимой, не ведающей сомнений безжалостностью, которой Струану было не занимать и которая одна позволяла человеку быть Тай-Пэном. – Вспомни, Па: он перехитрил тебя с серебром, с их домом на холме, с этой женитьбой, даже с балом. Тесс – твое слабое место, – все больше распалялся он. – Он знал это и подцепил тебя на этот крюк; он поманил тебя неверным огоньком, и ты идешь теперь прямо на скалы.
– Нет. Нет! Я знаю, что делаю, – ответил Брок, сдерживаясь, чтобы не раскричаться. Вены у него на висках вздулись, став похожими на узлы на кошке-девятихвостке. – И я уже предупреждал тебя: не охотиться за этим дьяволом в одиночку. Он отрежет тебе то, что у тебя между ног, и скормит тебе же в два счета. Я знаю это исчадие ада!
– Конечно, знаешь, Па, кто же спорит?! – Горт уловил запах старости, исходивший от отца, и впервые почувствовал, что действительно может сокрушить его в схватке один на один. – Поэтому убирайся с дороги и предоставь мужчине делать мужскую работу, клянусь Богом!
Брок вскочил на ноги, и его кресло с грохотом опрокинулось на пол. Горт стоял и ждал, когда рука отца метнется к ножу, зная, что отныне и навсегда он может позволить себе ждать, ибо до конца измерил его силу.
Брок ясно видел, что это его последняя возможность подчинить себе Горта. Если он не выхватит сейчас нож – для него все кончено. Если же выхватит – ему придется убить Горта. Он знал, что сможет сделать это, но уже лишь хитростью, не силой. Горт – твой сын, твой старший сын, повторял он про себя. Он тебе не враг.