Тайбола
Шрифт:
Закончив работу, Фалалей сел на один из камней и подозвал покорную Дамку. Обхватив ладонями морду, охотник привлек ее к себе и поцеловал бессловесную подругу в глубокий рубец — след когтистой лапы того самого сорокового медведя.
Двенадцать лет словно двужильная Дамка верно служила Фалалею. И вот стала не нужна. Убить старую корову, телка или барана зарезать на праздник для хозяйственного мужика дело не трудное — такова жизнь. А вот убить Дамку рука у охотника не поднимается. Дважды давал слово жене Лукерье избавиться от старой собаки,
Если бы Фалалей как прежде охотился, другое дело: тогда и две собаки кормить не грех. Но за последнее время мужик сдал: в лес ходит редко, ноги болят. Теперь на зверя молодые охотники есть, а охотиться за белкой и птицей лучше с резвой Домной.
Долго сидел Фалалей, вспоминая годы охоты, пока взгляд его ненароком не упал на висевший на ветке патронташ. «Картечь, она сразу зашибет, — не глядя, машинально вставил патрон в ствол ружья охотник, — все ей, бедолаге, меньше маяться».
— Прости, Дамка!
Фалалей прислонил ружье к дереву и, прощаясь в последний раз, обхватил собаку за шею. Выкатившаяся из глаз слеза покатилась по его лицу.
Чувствуя, что еще немного и он не выдержит, старик решительно смахнул слезу, оттолкнул собаку и, схватив ружье, выстрелил. Почти одновременно с громом выстрела по лесу прокатился пронзительный визг. А когда пороховой дым рассеялся, стало видно крутившуюся на одном месте Дамку. Голова ее, залитая кровью, была ужасной, и охотника охватил страх, какого он не испытывал и в схватке с медведем.
Фалалей понимал, что обязан избавить от мук Дамку. А значит надо опять заряжать ружье и стрелять, а этого сделать он не в состоянии. Кляня себя, старик бросился прочь, забыв лопату. «Чтоб никогда мне не видеть этого проклятого места, никогда! — исступленно твердил Фалалей. — Прости меня, Дамка, прости!..».
До деревни оставалось около километра, когда резко рванул ветер, хмурые тучи налились свинцом и грянул дождь, точно наказание божье охотнику за грехи.
Промокший до нитки и злой пришел мужик домой и набросился на Лукерью:
— Все ты, карга старая! Ты виновата! Извел я Дамку, дурья голова… А за что? За то, что она не раз от верной смерти спасала! Это ты меня поедом ела, осокой ежедневно резала, подзуживая да уговаривая, чтобы убил. Теперь довольна, змея подколодная?! — рявкнул он.
— Бог с тобой, Фалалеюшка, бог с тобой, — повторяла перепуганная старуха.
— Брагу давай, карга старая, — не унимался старик, — да пошевеливайся!
Чувствуя свою вину, Лукерья не артачилась: быстро подняла из подвала четверть браги. Фалалей долго и жадно пил мутную сладковатую холодную жидкость, не обращая внимания на закусь. А напившись, старик плакал и ругал себя:
— Изверг я, изувер несчастный! Пожалел кусок старой собаке.
Потом, пошатываясь, вышел во двор, пытался поговорить с посаженной на цепь Домной.
— Не заменить
Но Домна, оскалив хищные зубы, зарычала. Она, как и Дамка, не любила пьяных.
Все же алкоголь свалил Фалалея. Но и во сне он кричал:
— Дамка, Дамка, ко мне!
Утром его разбудил голос Лукерьи:
— Ты только посмотри, Фалалеюшка, посмотри… Ведь Дамка-то приползла!
— Что мелешь, старая? Какая Дамка? — не понял поначалу муж. Потом сообразил. — Дамка, говоришь?
Сгорая от нетерпения, Фалалей в кальсонах выскочил на улицу и увидел Дамку. Глаз у нее был выбит, правое ухо прострелено. Домна старательно зализывала ее раны.
— Слышу — под утро-то Домна воет… Дай, думаю, взгляну, успокою, — объяснила Лукерья. — Вышла, гляжу, а это Дамка домой ползет. Я ведь, Фалалеюшка, тоже расстроилась, всю ночь век не сомкнула: за что, думаю, такую умную собаку загубили? Я во всем виновата, я кормить отказывалась… А сейчас скажу — хоть меня убей, Фалалеюшка, а Дамку добивать не дам…
— Цыц, курица! Замолкни, старая! Раскудахталась. Я, чай, не дурак стрелять дважды. Оказывается, я вчера патроны перепутал: мелкой дробью стрелял. Ну и ладно, авось поправится.
— Я уж, Фалалеюшка, молока Дамке давала, — продолжала стрекотать старуха.
— Да заткнись ты, крапива жгучая! — зло зыркнул глазами на нее Фалалей. — Скорей шесты тащи в лодку, да денег не забудь взять. В село Вожгору Дамку повезем. Может, врачи вылечат…
Вскоре лодка закачалась на волнах. Семнадцать километров на шестах вверх по порожистой Мезени везли Фалалей и Лукерья раненную собаку. Ветеринар, осмотрев Дамку, обработал раны и наложил повязку. Вскоре ухо у собаки заросло. Правда, глаз спасти так и не удалось.
Егорша
Когда я подрос маленько, одним из первых моих открытий было то, что у веселого деда Егорши, сапожника нашей деревни, нет ноги. В праздники дед с важностью пристегивал тяжелую металлическую ногу, расправлял сухую куриную грудь и пронзительным скрипом протеза поднимал сельчан на гулянье.
Скрипел он обычно до тех пор, пока не обойдет все дома и не испробует хмельного у каждого гостеприимного хозяина. После засыпал где-нибудь около бани или гумна — там, где сон доймет.
Выпить Егорша был мастак, как и сапожничать. В смысле починки ботинок и сапог с ним не мог сравниться даже мастер с городу, как говаривали в деревне. Приносили деду такую рвань, что и смотреть страшно. Возьмет Егорша обутку, оглядит внимательно и скажет: «Да, глазам-то пужливо, а руки сделают». И делал. Да так, что ботинки-развалюхи еще долго шлепали по деревенским улицам.
Однажды после праздника повстречал я Егоршу и спросил:
— Дедо, а где у тебя вторая нога?
Кисло улыбнувшись, Егорша сел на сосновую чурку и дрожащими пальцами стал выскребать табак-самосад из плоской ярко-красной баночки. Скрутив цигарку и жадно затянувшись, выпустил густую струю дыма.