Тайфун
Шрифт:
Тогда еще молодой Тап насмотрелся на эти зверства и помнил их потом всю жизнь. Он видел, как провинившихся закапывали в землю, как солдаты избивали связанных по рукам и ногам людей плетьми, пока несчастные не истекали кровью, — этой кровью, кажется, омыт каждый камень в храме Фатзиема. Но явственнее всего запомнился ему тот вечер, когда в дом его принесли человека сразу после экзекуции. Спина несчастного напоминала изрубленное мясо. При свете фонаря Тап вгляделся в лицо умирающего и не мог сдержать крика отчаяния: перед ним лежал хозяин того самого дома, в котором в годы преследований скрывалась семья Тапа. Умиравший выговорил всего несколько слов: «Не забудь, что я был добр к вам… похорони…» — и его не стало. Сердце Тапа разрывалось от нестерпимого горя. Он потерял веру в добрых и человеколюбивых господ, увидел в них порочных и жестоких правителей-преступников, и понял, что религией может быть только вера в добродетель, а не в людей, надевших маску добродетели.
В то время Тап изучал конфуцианство, готовился сдавать экзамены на чиновничью должность. Однако по настоянию отца пришлось
Зная твердость и решительность Лам Ван Тапа, епископство назначило его викарием прихода Куанконг, в котором начальствовал европейский священник, прозывавшийся по местной традиции отцом Тыоком. Между Тапом и Тыоком сразу же установилась глухая неприязнь, и нужен был только случай, чтобы произошло открытое столкновение. Каждый из священников трапезничал в своих покоях. Но однажды отец Тап зашел к отцу Тыоку, когда тот собирался отобедать, и увидел на столе жареную курицу, две чашки жирного бульона, огромную рыбу под соусом, тарелку голубиных яиц, не считая всевозможных сладостей и фруктов и даже бутылки вина. Сам Тап только что подкрепился чашкой вареного риса, салатом с соевым соусом и сушеными креветками. Вернувшись к себе, он вызвал повара и вне себя от гнева побил его палкой, сказав при этом: «Это чтоб ты знал, сын собаки, что я священник такого же ранга, как и европеец, которого ты кормишь на убой, словно свинью!»
Повар, конечно, пожаловался, и Тапа перевели в приход Лунгдонг, где настоятелем был преподобный Тхонг, испанец по происхождению. Очень скоро отец Тап попросил аудиенции у епископа.
— Прошу ваше преосвященство дать мне место в канцелярии или где угодно, но только чтобы мне не быть возле священника, который нарушает заповеди божьи.
Причиной такой просьбы был случай, о котором среди священнослужителей рассказывали, как об анекдоте. Однажды отец Тхонг нанял рикшу от епископской резиденции до своего города и обещал заплатить два донга. Прибыв на место, он кинул рикше один донг и слащаво проговорил: «Сейчас тебе хватит и этого, сын мой, ибо бедность — не порок. Остальное воздастся тебе потом». Рикша, видя перед собой богато одетого, важного священника, решил, что ему, кроме денег, дадут еще чего-нибудь — фруктов из церковного сада или старую одежду. Он ждал до позднего вечера и, когда повсюду уже занялись огни, к радости его, на улицу вышел старый священник. Рикша спросил у старика, долго ли ему ждать платы. Когда же старик услышал рассказ рикши, то улыбнулся сочувственно и сказал, что надеется парень зря, ибо скупость и хитрость отца Тхонга известны всем, а с этого дня пусть, мол, и рикша запомнит про это навсегда.
Отец Тап получил место эконома в семинарии Ниньхыонг, в которой училось человек триста выходцев из южных провинций. Директором был преподобный отец Фук, высокомерный и грубый, недавно приехавший из Европы молодой священник. Он откровенно презирал всех вьетнамцев и все вьетнамское, в том числе и отца Тапа, которому в то время — а это происходило в 1925 году — перевалило уже за семьдесят. Семинарский эконом не раз предупреждал Фука: «Преподобный отец, своим обращением вы рискуете отвратить от религии сердца учеников. Вместо кротости и смирения они видят от вас одну грубость и высокомерие, а эти качества противоречат всему тому, чему их учат здесь. Вы можете потерять всех ваших учеников и тогда лишитесь места, потому что директор без семинарии никому не нужен». В ответ следовала только грязная ругань. В конце концов разразился скандал, когда после очередного взыскания, полученного отцом Тапом, всеми здесь любимым и уважаемым, ученики собрали свои пожитки и все до единого покинули стены семинарии. Смешно было глядеть на вконец растерявшегося отца Фука, который, растопырив руки, стоял в воротах и пытался удержать хоть одного беглеца. История имела шумные последствия: епархия отозвала директора, но наказала и отца Тапа. Вьетнамские священнослужители, возмущенные подобной несправедливостью, написали в Рим. Папскому престолу пришлось улаживать неприятности, но недовольство вьетнамцев не улеглось. Наконец было решено выделить в полное ведение священников-вьетнамцев епархию Байтюнг. Казалось, можно праздновать победу, но отец Тап продолжал борьбу. Он мечтал о создании во Вьетнаме независимой национальной церкви. Ведь католиков других стран представляют в Риме местные кардиналы, а во Вьетнаме согласно папской булле главой церкви может быть только европеец. Он боролся, но с горечью сознавал, что уже очень стар. Седовласого патера побаивались даже колониальные власти, однако вьетнамское духовенство не осмеливалось открыто поддержать его требования. Страх господствовал над всеми.
Отец Тап радостно приветствовал революцию 1945 года, результатом которой были изгнание французов и ликвидация японского ига. Голос девяностолетнего старца впервые был услышан всей страной, с ним встречались и беседовали кадровые работники — советы мудрого священника были полезны. Святой отец участвовал в общенародной демонстрации. Фотографии запечатлели его среди многочисленных участников демонстрации: отец Тап стоял, в одной руке держа церковный стяг, а в другой — государственный флаг страны, и над головой его красовался плакат, написанный его рукою: «Возблагодарим господа за то, что мир наконец пришел на нашу землю!»
В те дни он говорил: «Слава богу, наша страна снова обрела доброго короля, который прогнал и французов, и японцев. Я очень счастлив, что наконец-то могу спокойно посвятить себя моей пастве». Его поправляли: «Святой отец, теперь нет никакого короля!» Старик сердился. «Как так нету короля?! Дядюшка Хо — настоящий король Вьетнама!» — «Он президент, а не король!» Старик ухмылялся, говоря: «Молоды вы еще, чтобы меня учить! Вот я вас спрошу: что значит лозунг «Да здравствует президент Хо Ши Мин!»? Да здравствует — по-китайски значит: «пусть живет десять тысяч лет», — а так приветствуют только короля, разве не правильно я говорю? Пусть дядюшка Хо не король, но заботится он о своей стране по-королевски, мы это знаем, вот и славим его за это».
Самым памятным в те годы событием в жизни престарелого священника стал день получения праздничной одежды, присланной ему президентом Хо Ши Мином в подарок. По этому поводу в Донгкуи взвились флаги, а цветы украсили все дома. Отец Тап установил перед церковью алтарь, богато разукрашенный золотом и множеством свечей и окутанный благовонным дымом из бесчисленных курильниц. Когда председатель провинциального комитета Отечественного фронта Вьетнама прочитал послание президента и протянул обвязанный красивой шелковой лентой сверток отцу Тапу, тот, одетый в праздничную сутану, снял головной убор и громко произнес:
— Я, священник Лам Ван Тап, склоняю голову в глубокой благодарности и говорю — да здравствует президент Хо Ши Мин, пусть живет десять тысяч лет президент Хо Ши Мин!
Когда священник Хонг Куинь поднял в 1947 году мятеж в уезде Хайхоу, а в 1949 году епископ Ле Хыу Ты убил председателя уездного комитета в провинции Ниньбинь [16] , отец Тап осудил эти преступления и снова оказался в конфликте с церковными властями.
Горячий патриотизм и преданность делу создания свободного, независимого Вьетнама вызвали у его врагов жгучую ненависть. Когда в приморский край вернулись французы и создали пресловутую автономную католическую провинцию, вновь назначенный епископ предложил отцу Тапу уйти в отставку, поскольку его называли сторонником коммунистов и даже коммунистическим проповедником. Отец Тап очень сердился, слыша такое. Коммунистическое учение он никогда не одобрял, считая его враждебным религии, семье и стране. Однако коммунисты, каких он знал и с которыми сталкивался, вовсе не были плохими людьми. Если бы они несли зло, он не мог бы верить коммунистическому правительству, его президенту Хо Ши Мину да и никому из кадровых работников. А старый Тап успел убедиться, что все коммунисты во Вьетнаме были скромными, воспитанными людьми, уважали традиции предков, стариков и религию. При их власти народ спокойно жил и трудился, а вот французы устраивали карательные экспедиции, жгли деревни, притесняли и убивали простых людей. Отец Тап не мог стать на их сторону, как не мог очутиться и в одном ряду с пасторами Лыонг Зуй Хоаном, Кхамом, Тхуком и Тунгом, которые были настоящими разбойниками: сбросив священнические одеяния, они возглавили роты и команды насильников и убийц, проявляли даже больше жестокости, чем французы. На знамени этих бандитов был вышит крест. Возглавив поход за чистоту христианской веры, они разрушали буддийские пагоды, оскверняли чаши для воскурений, установленные у алтарей предков. Когда отец Тап услышал об этих актах вандализма, он распростерся перед распятием и, плача, просил бога покарать этих антихристов. И враги его, неустанно следившие за стариком, радовались горю и слезам священника, полагая, что теперь он умрет.
16
В 1947—1949 годах в некоторых католических районах Северного Вьетнама, в том числе в провинции Ниньбинь, произошли волнения, вызванные подстрекательской деятельностью клерикалов.
Однако французы были разбиты, бежали вместе со своими прихвостнями, а автономная католическая провинция перестала существовать. Отец Тап, опираясь на палку, бродил по улицам Байтюнга в первые дни после освобождения и глядел на дома, которые были разрушены или стояли пустыми, брошенные своими обитателями. Город, казалось, вымер: сады заросли сорной травой, никто не торговал на рынках, всюду высились горы мусора. Лишь изредка на улицах попадались прохожие, и вид у них был до странности удрученный. «Что с вами? — спросил отец Тап у жителя города. — Варвары потерпели поражение и ушли. Неужто вас не радует свобода?» — «Радует, но только наш отец Кхам, наш епископ и многие другие священнослужители уехали на Юг. Они сказали, что господь бог покидает Байтюнг вместе с ними. Кто же станет заботиться о наших душах? Что будет теперь с нами?» — «Какой Иуда наплел вам всю эту чепуху, сын мой? Я тоже священник и знаю, что господь вездесущ, нет у него ни начала, ни конца, он — всюду: в небесах и на земле, в сердце каждого истинно верующего. А вы говорите, что он перебрался в Южный Вьетнам!..»