Тайфуны с ласковыми именами
Шрифт:
– Да, он там, в кафе, – вносит ясность Флора и каким-то чудом успевает опередить меня.
– Раз так, езжай на Лозанну.
– А чего это ты мною командуешь? – недоумевает она, пуская двигатель. – Разве я могу так оставить Бруннера?
– Бруннер не ребенок. Если мы пойдем его искать, все пропало. С той стороны люди Бэнтона.
Она резко трогается с места, молча выезжает на набережную, сворачивает на мост Монблан и только после этого спрашивает: – Люди Бэнтона?
– Да, твоего милого Бэнтона,
– Стараться охмурить кого бы то ни было не в моем характере, Пьер, – с достоинством возражает Флора. – Мужчины и без того постоянно липнут ко мне.
– Только Бэнтон почему-то к тебе ляпнуть не стал, а прилип ко мне.
– Это человек Кенига, не так ли?
– Наоборот, если ты хочешь знать.
– Тогда как ты весь к услугам Грабера и Розмари.
– Я давно оказываю услуги Розмари, но только как хозяин. Неужто не видишь, что она мне нужна в качестве ширмы? А представилась возможность уйти черным ходом – и я тут же ее оставил.
– Слежу за вами с самого Берна.
– Ну раз больше делать нечего…
Миновав мост, она сворачивает направо и едет по набережной.
– А сейчас, милая, покрепче жми на железку своей нежной ножкой.
– Пьер, ты же знаешь, я терпеть не могу, когда мною командуют, – ворчит она, но повинуется.
Машина стремительно несется по бульвару, достаточно свободному в этот час, потом сворачивает влево, и несколько минут спустя мы на шоссе, ведущем в Лозанну.
– А что, собственно, нам делать в Лозанне?
– То, что я обещал тебе и Бруннеру.
– Разве брильянты в Лозанне?
– Брильянты не в Лозанне, но путь к ним ведет через Лозанну.
– Я не люблю пустой болтовни, ты это знаешь. Говори ясно, мой мальчик.
– Яснее уже некуда. Я должен встретиться с одним человеком и получить от него кое-какие сведения. Сведения неполные, однако в сочетании с другими картина предстанет полной.
– Какие еще сведения? Что ты мне морочишь голову? – восклицает обычно спокойная Флора, мои туманные намеки выводят ее из себя.
Ужасная женщина. И причиняет мне сейчас столько неудобств. Но как я мог предвидеть эту встречу? Раз уж нарвался, деваться некуда. Придется весь день таскать ее с собой. Кроме… Чего?
– Чутье подсказывает мне, что в какой-то момент ближайших суток я смогу изречь магическую фразу «Сезам, откройся!», – пробую я успокоить Флору. – Тогда-то ты поймешь, что не зря я морочил тебе голову.
– Имей в виду, ты можешь изрекать, что тебе заблагорассудится, но только в моем присутствии, – предупреждает Флора. – Отныне мы неразлучны.
– Ну-ка повтори эти слова, мое солнышко! Мне почудилось, будто я слышу райскую музыку.
– Не распускай слюни, Пьер! Имей в виду, я говорю на полном серьезе.
У меня нет оснований сомневаться. Я обвожу унылым взглядом уже знакомый пейзаж – берега голубого Женевского озера, в последнее время заметно помутневшего, зеленые парки, среди которых ютятся белые виллы и светлое небо, – но на душе от этого светлее не становится.
– У тебя, дорогая, слишком коммерческий взгляд на жизнь. До такой степени коммерческий, что, когда я говорю «любовь», ты подразумеваешь «деньги».
Но Флору, как видно, нисколько не обижают мои слова. Напротив.
– Самое главное в этом мире, мой мальчик, – уметь делать деньги. Но к этому надо добавить: для всякого дела нужен инструмент. Для этого – тоже.
– Видимо, ты и меня рассматриваешь как инструмент.
– Почему бы нет? Лишь бы годился…
– Если меня не обманывает зрение, природа довольно щедро одарила тебя… инструментом.
– Двумя, – уточняет она. – Но второй не из разряда телесных атрибутов, и он гораздо важнее – это разум, мой мальчик. А то, что ты имеешь в виду, ценится только в публичных домах.
– Почему? Недавно я читал, в Америке какая-то феноменальная женщина ежедневно получает десятки писем с предложениями вступить в брак. Верно, она сантиметров на двадцать выше тебя да и весом килограммов на сто превзошла, но и тобой грех пренебречь. Вероятно, мужчины при виде тебя просто обалдевают.
– Я же тебе говорила! Липнут как мухи. Несмотря на твои гнусные намеки. Обалдевают, это правда. Но им лишь бы разок поужинать со мной наедине, и больше чем на простенький браслетик в две тысячи их не хватает. Мне, чтобы заработать две тысячи, проще раздеться в каком-нибудь притоне в Сан-Паулу. Ты, пожалуйста, не путай меня с любой другой женщиной.
– Ладно, – говорю. – Не будем пока о твоей фигуре и о твоих габаритах. Обратимся к интеллекту. Разве тебе есть на что жаловаться?
– Отнюдь, но меня заботит другое. Чтобы делать деньги, надо иметь еще один инструмент…
– Опять же деньги.
– Именно. Нужен капитал.
– Держу пари, что в эту минуту в маленькой старой Европе двести – триста фирм на грани банкротства, хотя, когда они начинали, и деньги были у них немалые, и мараковали они, должно быть, неплохо.
– Раз они на грани банкротства, значит, чего-то им определенно недоставало, – невозмутимо возражает Флора. – И скорее всего именно сообразительности. Каждый дурак, способный копить и наживать, воображает, будто у него ума палата.
– Если под словом «интеллект» ты подразумеваешь свет гениальности…
– Моя соседка фрау Пульфер, – говорит Флора, не обращая внимания на чушь, которую я несу, – нажила состояние на мизерном наследстве в двадцать тысяч плюс сообразительность. Могу запросто это подтвердить, потому что не так уж давно заправляла в одной из ее лавчонок.