Тайка
Шрифт:
— Айда на трамплин? — робко спросила меньшая.
Та, что повыше, не ответила, но повернула к горе.
Трамплин было слыхать издалека. Визги, хохот, свист, гиканье. Весь склон усыпан ребятней. Лыжниц заметили сразу, едва те вышли из речного тальника.
— Э-эй! Тайка, Наталка! С нами с горы кататься!
От Наташи уже отвыкли, смотрели на нее, как на гостью, немного дичились. С завистью разглядывали ее лыжи с ботинками.
— Поди, там у вас таких высоких гор нет? Кишка тонка съехать-то, ага? — подстрекали мальчишки.
Наташа, не отвечая, поднималась выше по склону. Добралась до самого верха, и повернулась лицом к реке. Тайка осталась где-то посреди горы ругаться с мальчишками. Наташа хорошо видела ее, растрепанную, воинственно махавшую палкой.
Наташа оттолкнулась и белым комочком полетела вниз. Пронеслась мимо Тайки, взвилась над трамплином, исчезла под горой и вынырнула далеко на том берегу, отчеркнула по пяткам лыж линию и повернула обратно.
— Ага, съели! — торжествовала Тайка.
— Конечно, у нее же на ботинках! — огрызались мальчишки.
— Да вам хоть десять ботинков дай! — наступала Тайка.
Когда Наташа вернулась, Тайка командирским тоном предложила:
— Дай-кось этим хвастунам свои лыжи, посмотрим, что из них выйдет. Из хвастунов этих несчастных!
Наташа без особой радости обула чьи-то заткнутые соломой валенки и стала кататься с малышами на санках, незаметно следя синим неравнодушным глазом, кто же перекроет ее черту.
Черту перескочила Тайка. До нее Наташины лыжи дошли в последнюю очередь. Ликуя, подымалась Тайка в гору. Она искала Наташу и совсем не смотрела под ноги. Кто-то из малышей несся на санках и сбил ее. Тайка закувыркалась вниз. Падение кончилось, и, еще лежа в снегу, она взглянула себе на ноги. О-о-о! На правой — безобразный обломок! Девчонка тяжело вздохнула и пожалела, что с ней ничего не случилось. Хоть бы левая рука оторвалась, что ли! Или бы нога сломалась!.. И тогда бы все стали жалеть ее сломанную ногу, а про сломанную лыжу забыли.
Понурясь, заковыляла Тайка в гору. Даже мальчишки не злорадствовали.
— Вот, — уныло сказала Таиска Наташе, — всегда так. Со мной ничего не делается, а чужое имущество гроблю!
— Да ну что теперь горевать! И меня могли бы сбить тоже, — кусая губы, утешала ее Наташа. — Хоть цела осталась.
Наташе было обидно все же, как быстро не стало у нее новых красивых лыж. А бабушка с таким трудом их купила. Деньги откладывала со своей пенсии, в город заказывала с Митиной мамой.
Тайка сокрушенно сопела. Дошли до дому, и она выдавила:
— Может, папка и починит. Обломок-то я захватила.
К общему утешению, дядя Николай и впрямь очень ловко обошьет надлом жестью, куском из хорошо разглаженной консервной банки. На лыжах вполне можно будет кататься.
Вечером, перед самым ужином, зашла почтальонка и принесла письмо. Оно было от бабушки Полины Яковлевны. В нем сообщалось, что дня через два-три за Наташей и Митей приедут и чтобы Николай их больше ни в какие гости не увозил.
Девочки на письмо не обратили внимания. Три дня сегодня были огромным сроком. Тем более, что о них сегодня вовсе и не думалось, поскольку разворачивалось событие, значительное и прекрасное…
— Ну как, Таисья, думаешь или нет свою вину избывать? А? — загремел веселым голосом Тайкин отец, вручая девчонкам отремонтированную лыжину.
— Какую это? — испугалась Тайка, прикидывая в уме, какой из ее последних грехов стал известен отцу.
— Вот те на! Ну, красавица моя, у тебя, видно, что ни шаг, то провинка, выбор широкий! Али память коротка, а?
— А-а, — обрадовалась Тайка, — за Егоровну-то! Как же, как же, думаю! Уж со всей Верховки ребят созвали. А по Пеньковке завтра с утра пробежимся.
— То-то же! Ты небось не рассказала подружке, какая ты хорошая, как на тебя со всей деревни бегают жаловаться, а? Тут ведь у нас дело, Натальюшка, даже до суда дошло. Говорила она тебе?
— Говорила, дядя Коля. Только, по-моему, Тая в тот день не виновата была, — тихонько ответила Наташа, заглянув дяде Николаю, казалось, в самую душу. Посмотрела своими дивными, цвета полыхающего льна, глазами. И дядя Николай внутренне ахнул: учительница, живая Евгения Ивановна смотрела на него.
— Не виновата, ты считаешь… — протянул он, как бы размышляя. — Как же не виновата, когда вести себя не умеет…
— Да ведь этому учить надо, — опустила глаза Наташа.
— Погоди-ко, сколько же лет-то тебе, Натальюшка? Ты ведь на год всего и постарше Таиски, а? Когда мы на фронт с твоим отцом уходили, ты за мамкин подол цеплялась, только ходить начала, а моя красавица вот-вот народиться должна была. Ровесницы, считай, а ты судишь прямо как большая! Умно больно.
— Это не умно, не неумно. Никак.
— Что-то не пойму.
— Так это же не я изобрела и сделала так. Умно или неумно, а так уж есть на белом свете.
Наташа снова подняла глаза на Тайкиного отца. И хлынул на него океан цветущего льна. Окончательно потерялся Николай. «Как говорить с этой странной девочкой! Что возразить? Ведь в чем-то она неправа. Мы Таиску браним за то, что себя вести не умеет. А она, Наташа, говорит, что этому учить надо. Стало быть, мы (это я и Устинья) не учим, не умеем, не способны? Это она про Таискину мать, конечно. Мол, прежде чем дочь учить, самой поучиться надо. Ишь ведь какая девчонка. Одно только слово и сказала!» — с какой-то обидой за себя и особенно за Устинью подумал Николай.
— Но я хочу, чтобы она выросла лучше меня, лучше, чем мы с ее матерью. Чтобы стала хорошим человеком, понимаешь, Наташа? Не хуже, чем ты, которую воспитывала мама-учительница и воспитывает сейчас образованная бабушка-докторша.
— И потому наказываете впрок? — улыбнулась Наташа- А моя мама, например, всегда говорила, что мне еще надо многому учиться у вашей Таи…
— Чему же это? — прищурился Туголуков.
— Чему? Находчивости, смелости… А самое главное — доброте. — И потом — она же все умеет делать!