Таймири
Шрифт:
— Так ведь он крушит всё без разбору! — воскликнула Минорис, коченея от страха.
— Кино, — рассеянно отозвался Благодарный, вертя в руках чашку из своей коллекции фарфора. — Представьте, что смотрите фильм.
Однако по приближении смерча фильм сделался что-то уж больно реальным. Задребезжали оконные стекла, замело пылью фасады домов, а смерч принялся завывать. Крики бегущих людей, судя по всему, его только подзадоривали, и Мэйо набрасывался на них с яростью бездушной стихии. Но, собственно, он и был бездушной стихией.
— Н-не
Минорис всхлипывала. Она извела уже порядочную кучу носовых платков, которые Благодарный выуживал из своих карманов, как фокусник. Философ уткнулся в какую-то книгу и неподвижно просидел почти до самого вечера, пока не утихла буря.
А Таймири пребывала в полнейшем недоумении и даже чувствовала себя немножко обделенной. Вокруг твердят, будто за окном дома рушатся, люди летают. Она бы и не прочь на летучих людей поглядеть, так ведь на улице тишь да покой. Только глупый, бутафорский смерч. Нет, не смерч — смерчик. Такой в себя и пылинки не засосет.
— Что вы нам мозги пудрите? — обратилась она к хозяину. — Загипнотизировали, небось. Минорис до слез довели. Диоксид, вон, чуть ли не истуканом сделался. А на меня ваш гипноз не действует. Так-то.
— Хотите сказать, я мошенник и плут? — деликатнейшим образом осведомился Благодарный.
Таймири передернула плечами.
— Да ничего я не хочу сказать. Просто не понимаю, почему все видят, а я — нет. И почему у всех, кроме меня, резко испортилось настроение.
— Наверное, вы невосприимчивы к уверткам Мэйо. Он всегда мечтал казаться большим, грозным, таким, чтоб дыхание захватывало. Это, увы, недостаток многих смерчей. Если не получается раздуться на самом деле, они используют хитрый прием — и раздуваются в сознании у людей. Им лишь бы пыль в глаза пустить. Вон, как ваша подруга побелела. Отведите ее уже от окна. Пусть займется моей коллекцией гальки из Галечного моря. С риском для жизни собирал.
Там, снаружи, деревня погрузилась в неимоверный хаос. Жилые постройки беззвучно превращались в крошево, беззвучно носились по дорогам песчаные стены, и лишь смерч распевал ветряные арии хорошо поставленным голосом.
***
Остер Кинн сжал рукоятку ножа: «Чирк! Чирк!». Если нож как следует заточить о плоский камень, им не только калумет вытесать можно — всё, что душе угодно! Сбоку от входа в вигвам на чугунной плите чернели какие-то пиктограммы. Старайся — не старайся, а без Эдны Тау в этих закорючках ногу сломишь.
Из куполообразного шалаша вышла индианка, на ходу завязывая свой вампум.
— Не соскучился по бравым товарищам? — проникновенно спросила она.
Остер Кинн состроил кислую мину и принялся точить кинжал усерднее прежнего. Утро сегодня не задалось. Небо облепили мохнатые, хмурые тучи, и налетал влажный ветер, от которого на верхушках вигвамов печально звенели медные колокольчики.
— Какие ж они бравые? — сказал Остер Кинн, в задумчивости отложив работу. — Я хочу стать одним из вас. Некогда мне тратить время на…
— На воспоминания, — подсказала Эдна Тау. — И правильно.
Когда-то вождь подарил ей на удивление мягкие мокасины. В таких можно бесшумно ходить по самым опасным лесам. И удалиться можно, не издав ни единого шороха. Так, что этого никто даже и не заметит. Вот и Остер Кинн не заметил.
«Давненько не одолевала меня скука, — думал он. — Когда я путешествовал по пустыне, меня надежно стерегли опасности. И скуке было не подобраться. Когда плыл по реке за яхтой, скука, кажется, пару раз утонула, гоняясь за мной. Но выжила, зараза! Выжила…»
С досады он нечаянно полоснул себя ножом по руке.
— Ай! Елки мохнатые! — выругался он и отшвырнул кинжал куда подальше. — А ты окажи услугу, не мельтеши перед глазами!
Эта просьба адресовалась белому щенку, который от нечего делать возился у вигвама. Он, похоже, решил подкопаться под шатер — чересчур уж активно скреб когтями по адуляру. Потом, насторожив уши, отрывисто тявкнул.
— Да, да, проваливай! Иди туда, где ты действительно нужен! — наставительно сказал Остер Кинн. — И какая нелегкая тебя принесла?!
Щенок постоял с минуту, почесался, а потом возьми да как рвани зубами обшивку шалаша.
— Тебе эта шалость с лап не сойдет! — взбеленился Остер Кинн и швырнул в проказника точильным камнем — промах. Мишень ускользнула и растворилась во мгле леса.
А бледнолицый новичок «Меткая Рука» сгреб в охапку свою циновку и пошел подбирать метательный снаряд.
— Ты прогнал Зюма? — спросила Эдна Тау, высунувшись из вигвама.
— Ему здесь не место, — отрезал Остер Кинн. — Да и мне, впрочем, тоже…
— Что ты такое говоришь? — ужаснулась индианка. — Мы всегда тебе рады.
— Так-то оно так… — протянул путешественник. — Но без приключений я зачахну. Обрасту плесенью, мхом… Или чем там у вас обрастают?
Индианка обреченно вздохнула:
— Сарпарелью.
— Вот. Покроюсь сарпарелью — а вам потом думать, куда этого обросшего пристроить, чтоб не мешал.
— Значит, уйдешь?
Остер Кинн кивнул.
— Только не сейчас. Думаю, будет знак. И вот тогда-то…
— К Таймири? — спросила Эдна Тау.
— Ч-чего? — опешил тот. — Ну, нет! Таймири же в мастерскую намылилась. Мастерская почитай что монастырь. Она меня отошьет.
— А если бы не мастерская, попытал бы счастья? — лукаво прищурилась индианка.
— «Если бы» в мой лексикон не входит. Не люблю условное наклонение, — отрезал Остер Кинн и поспешил спрятаться в шалаше: стал накрапывать дождик.
19. О дарах и горных нимфах
С трогательной улыбкой на устах в комнату вошла Сэй-Тэнь. Она только что искупала и перепеленала ребенка, вымылась сама и облачилась во всё чистое.