Тайна Алмаза
Шрифт:
— Пока что нет. Маловато я еще знаю, учиться бы мне. Да вот не знаю на кого.
— Эх, Семен. Молод ты еще, нет у тебя еще в жизни настоящего уклада, а я вот в твои лета механиком был, а потом лучшим мастером паровозного депо стал. И век бы мне чинить паровозы, да вот пришел я в гости к одному знакомому. У него свой сад был. Повел он меня к своим цветам и показал один… называется он алхимелией.
Листочки розовые, наподобие манжеток. День был жаркий, сухой, трава кругом вянет, а в середине листочков этой алхимелии вдруг на наших глазах капельки воды выступили, чистые, как слеза. Чудо! Вот этот цветочек и изменил мою судьбу.
Лицо комиссара было задумчивым. Видно было, что сейчас он касается чего-то самого сокровенного, близкого.
— С детства любил я цветы. Видел бы ты, какие у меня розы цвели, примулы, гортензии, филодельфусы…
— Говорят, цветы людям жить помогают, — вставил Юнг.
— Это правильно, да не во всякое время. Красивые серьги. да бусы тоже хороши к платью шелковому, ну, а коли, нет его, значит, выходит, нужно вначале обзавестись этим платьем, а уже потом думать о нарядах. Вот изменим жизнь, — тогда и цветы у нас к месту будут.
Юнг слушал комиссара с немалым изумлением. И раньше ходила молва, что Широких до войны был цветоводом, но до сих пор не верил Юнг. Не верил, что такой серьезный и умный человек, каким он считал комиссара, мог заниматься какими-то цветочками.
А сейчас, услышав откровенное признание своего командира, он поверил в молву.
Юнг, увлеченный своими мыслями, совсем забыл о Петьке и происшествии, которое случилось перед приходом Широких, а когда вспомнил, спохватился.
— Иван Ильич, вы когда уезжали, коробочка была у вас?
— Вот она.
— Это просто удивительно!
Юнг в нескольких словах рассказал о Петьке.
— А ну-ка, давай с ним потолкуем. — Лицо командира стало серьезным.
Юнг открыл дверь и сразу же бросился к раскрытому настежь окну.
Петька исчез.
Глава 5
Перед грозой
Дождь кончился, по улице торопливо прошагал отряд вооруженных людей. Вслед за ними, пыхтя и чихая, проехал броневик.
Боковой люк был откинут, и из него задорно выглядывал вихрастый парень. Кучки прохожих, толпившихся на улице, разглядывали бронированную машину. На ее борту белой краской было выведено: «В хвост и в гриву!», «Даешь анархию!»
На площади стояла молчаливая толпа, в центре, на трибуне из бочек, ораторствовал человек в очках.
— Получается, граждане, что войну нужно продолжать. Эта война — защита отечества, защита наших кровных интересов. Да здравствует временное правительство! Война до победного конца!
Глухой шум прошел по толпе.
Юнг стоял, облокотившись на перила. Рядом стояли Темин и Шалыгин. Поглядывая на оратора, Юнг негромко говорил:
— Коли Ленин сказал, точка. Ты думаешь, им можно верить? Слышал, на Путиловском прохвост какой-то выступил: «Николашка — плохой царь. Даешь другого царя, хорошего — Мишку»? За что же, спрашивается, кровь проливали, чтобы другому царю слаще жилось? Нет, браток, народ чуточку поумнел. Солдату сейчас хочется знать, не с кем воевать, а за что воевать.
Через толпу протискивался человеке тужурке, с планшетом. Заметив Юнга, он направился к нему.
На вид ему можно было дать лет сорок — сорок пять. Лицо его было гладко выбрито, глубокие складки избороздили лоб и щеки; массивная нижняя челюсть свидетельствовала о крепкой воле ее обладателя.
— Вот ты где пропадаешь! — загудел он низким басом, обращаясь к Юнгу и протягивая ему свою ладонь, необычайно широкую и жесткую, как кирпич.
— Здравствуйте, товарищ Кувалдин.
— Ты что, пришел послушать? — Кувалдин насмешливо кивнул в сторону трибуны.
Юнг презрительно сплюнул.
— Ну идем со мной, коли встретился.
Темин и Шалыгин, чуть приотстав, двинулись следом.
— Вот что, товарищ Юнг, ты вчера на вокзале выступал?
— Выступал.
— А что говорил?
— Говорил «Долой Керенского!»
— Слушай, Семен, если ты еще раз выступишь с подобной речью, то я поставлю вопрос об исключении тебя из партии, как предателя революции. Понял? Неужели ты не понимаешь, что меньшевики используют против нас самих вот такие речи. Рабочие и солдаты пока верят им. Верят обещаниям, которые они щедро сулят, и чем больше они будут обещать, тем лучше. Потому, что своих обещаний они никогда не смогут выполнить. Вот что нам важно: пусть рабочие и солдаты сами убедятся, чего стоят эти обещания. Пусть они сами поймут, что новое правительство сулит им не долгожданный мир, а голод и кровопролитие, и когда они в этом убедятся, тогда я первый скажу во весь голос: «Долой Керенского!» А сейчас нам нужно разоблачать ошибки Керенского. А их, брат, у него больше, чем нужно. Народ сам разберется, где правда, где кривда. А это, брат, сказал сам Ленин. Л-е-н-и-н. Понял?
— Невтерпеж мне, Степан Гаврилович.
— Ты матрос революции и все должен вытерпеть.
— Широких у себя?
— Утром был в отряде.
Проталкиваясь сквозь толпу, Юнг с Кувалдиным продвигались вперед, Шалыгин с Теминым шли следом.
На углу им преградила дорогу многочисленная толпа.
Какой-то человек, повиснув на фонарном столбе, кричал:
— До каких пор мы будем терпеть, граждане, происки немецких шпионов?! Большевики продались немцам, но продавать нашу многострадальную Россию никто не позволил!
Война до победного конца!
Пожилой рабочий в блузе насмешливо бросил:
— Чем горло драть, одел бы шинель да шел на фронт.
Несколько человек рассмеялись. Но рабочего окружили какие-то хмурые личности.
— Что ты сказал? Бей по морде!
— Шпион? Агитировать!
— Тащи, там разберут!
Из толпы выскочила девушка, в накидке.
— Господа, так нельзя! — закричала она.
— А ты кто такая? Фря выискалась!
— Как вам нестыдно!.. — попробовала она усовестить хулиганов.
— Сообщница. Ах, стерва… Бей ее!
— Стой! А ну, раздвиньсь.
Юнг поддал плечом, и толпа расступилась.
— Бить, граждане, нельзя! По законам революции это называется самосудом, а за самосуд — к стенке.
Юнг выразительно поиграл маузером.
Появление вооруженных людей охладило воинственный пыл толпы. Она начала расходиться.
Рабочий стоял, размазывая кровь по лицу.
— На, вытри, — Юнг протянул ему тряпицу. — А вы, барышня, видно, не робкого десятка, — обратился Юнг к девушке.