Тайна болезни и смерти Пушкина

Костин Александр Георгиевич

Совершенно естественно, что «каменноостровский цикл» открывается «Чудным сном…» (I), в котором император Николай I в образе старца «с длинной белой бородою» пророчествует скорую смерть поэту и завершается «Памятником» (VII), в котором муза, послушная «велению божию», получает наставление поэта:

Обиды не страшась, не требуя венца;Хвалу и клевету приемли равнодушно,И не оспоривай глупца.

В свое время А.Мицкевич по поводу стихотворения Пушкина «Пророк» сказал, что поэту тогда (10 лет тому назад) приоткрылся некий новый путь духовного служения, на который он, волею судеб, так и не встал. Но на излете жизни он остро почувствовал необходимость служению духу, противопоставляя ее суетной мирской деятельности, и «каменноостровский цикл» конкретное тому доказательство.

После «чудного сна», «посланного ему богом», естественное стремление поэта совершить моление,

сотворить одну из тех «божественных молитв»:

…которую священник повторяетВо дни печальные Великого поста;Все чаще мне она приходит на устаИ падшего крепит неведомою силой:

Вторая половина стихотворения «Отцы пустынники и жена непорочны…» (II) является поэтическим переложением великопостной молитвы Ефрема Сирина (IV век) «Господи и владыко живота моего…»:

«Владыко дней моих! дух праздности унылой,Любоначалия, змеи сокрытой сей,И празднословия не дай душе моей.Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,Да брат мой от меня не примет осужденья,И дух смирения, терпения, любвиИ целомудрия мне в сердце оживи.

Кроме того, в этом стихотворении-песнопении четко просматривается нота покаяния поэта за свое юношеское зубоскальство по поводу этой молитвы, о чем говорилось в одной из предыдущих глав нашего исследования.

«Поэт просит оживить в его сердце дух смирения, терпения, любви и целомудрия. Это целомудрие, что было растрачено на путях бурной молодости, становится для него, сокрушающегося о своих преступлениях, чрезвычайно важным и значимым. Именно о нем говорила в юности величавая жена, и именно целомудрие, чистоту ему не удалось сохранить. Поэтому и просит он, всю жизнь не умевший молиться, в своем стихотворении-молитве в числе прочих духовных даров оживить в душе целомудрие. Относительно этого стихотворения нельзя не сказать, что в рукописи поэт сопроводил его рисунком молящегося в келье старца. В образе этого старца сторонники биографического подхода стремятся найти реальный прототип. Основываясь, прежде всего, на скрупулезном анализе самого рисунка и выделяя такие черты, так сутулость старца, его белое одеяние, детали интерьера и даже некоторые черты лица, которые могут указывать на портретное сходство, – исследовательница Л.А. Краваль сделала вывод, что он мог изображать Серафима Саровского. Как известно, история «невстречи» двух современников, Пушкина и Серафима Саровсого как самых ярких представителей светской и духовной культуры того времени – давно является одним из общих мест рассуждений о трагическом расколе русской культуры. Велико желание показать, что такая встреча могла быть (единственное время, когда Пушкин мог бы посетить Саров при жизни преподобного Серафима – это знаменитая болдинская осень 1830 года), однако об этом нет никаких надежных доказательств».

После покаянной молитвы естественно обратиться к жизни Иисуса Христа, который во имя спасения человечества по доброй воле принял мученическую смерть, то есть стал первым христианином-самоубийцей. В стихотворении «Как с древа сорвался предатель-ученик…» (III) Пушкин пишет о предательстве апостола Иуды, о страшном наказании за самый страшный грех – предательство. Иуда, осужденный последним приговором, привнес в отношения со своим учителем, отношения, которые должны были быть исключительно духовными и возвышенными, грязь материального мира, он предал его за материальное богатство, которое, как известно, является лучшим средством для достижения той же «Мирской власти» (IV).

Данте поместил Иуду в последний, девятый круг ада. Пушкин же живописно изображает, какую «награду» получит предатель-ученик за свое предательство:

Как с древа сорвался предатель ученик,Диявол прилетел, к лицу его приник,Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смраднойИ бросил труп живой в гортань геенны гладной…Там бесы, радуясь и плеща, на рогаПрияли с хохотом всемирного врагаИ шумно понесли к проклятому владыке,И сатана, привстав с веселием на ликеЛобзанием своим насквозь прожег уста,В предательскую ночь лобзавшие Христа [175] .

175

Стихотворение «Как с древа сорвался предатель-ученик…» (Подражание итальянскому) является вольным переводом «Сонета об Иуде» итальянского поэта-импровизатора Франческо Джанни (1760–1822), который Пушкин перевел через посредство французского перевода Антони Дешана.

Первые шесть стихов стихотворения «Мирская власть» («Когда великое свершилось торжество…» (IV) передают евангельский рассказ о смерти распятого на кресте Иисуса Христа, то есть продолжают тему, начатую в предыдущем стихотворении:

Когда великое свершилось торжествоИ в муках на кресте кончалось божество,Тогда по сторонам животворяща древаМария-грешница и пресвятая деваСтояли две жены,В неизмеримую печаль погружены [176] .

176

Мария-грешница – Мария Магдалина, по Евангелию, одна из первых последовательниц Христа, до обращения в христианство бывшая блудницей. Пресвятая дева – мать Христа. 5-й стих в автографе: «Стояли бледные две слабые жены». Но Пушкин зачеркнул эпитеты, не заменив их ничем.

По словам П.А. Вяземского, стихотворение, «вероятно, написано потому, что в страстную пятницу в Казанском соборе стоят солдаты на часах у плащаницы» («Старина и новизна», кн. VIII, 1904. С. 39.).

Но у подножия теперь креста честнаго,Как будто у крыльца правителя градскаго,Мы зрим поставленных на место жен святыхВ ружье и кивере двух грозных часовых.К чему, скажите мне, хранительная стража?Или распятие казенная поклажа,Иль вы боитеся воров или мышей?Иль мните важности придать царю царей?Иль покровительством спасаете могучимВладыку, тернием венчанного колючим,Христа, предавшего послушно плоть своюБичам мучителей, гвоздям и копию?Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбилаТого, чья казнь весь род Адамов искупила,И, чтоб не потеснить гуляющих господ,Пускать не велено сюда простой народ?»(Курсив мой. – А.К.).

Пушкин, как и Иисус Христос сознательно распорядился своей жизнью, предав «послушно плоть свою» под пулю Дантеса (или иного убийцы) по воле венценосного «Понтия Пилата». Он уже выбрал место своего вечного упокоения, сочувствуя при этом тем, кому пришлось упокоиться на публичном кладбище, в том числе его любимому другу А.А. Дельвигу – «Когда за городом, задумчив, я брожу…» (V).

Стихотворение «Из Пиндемонти» («Не дорого ценю я громкие права…» – (VI)) продолжает трактовку соотношения мирской и духовной власти, затронутою в «Мирской власти» (IV). Мирская власть утверждает себя силой («К чему, скажите мне, хранительная стража»), а духовная власть бесконечно далека от этого, она утверждает себя любовью, поэтому такой нелепой и показалась поэту попытка мирской власти оградить власть духовную:

Не дорого ценю я громкие права,От коих не одна кружится голова.Я не ропщу о том, что отказали богиМне в сладкой участи оспоривать налогиИли мешать царям друг с другом воевать;И мало горя мне, свободно ли печатьМорочит олухов, иль чудкая цензураВ журнальных замыслах стесняет балагура.Все это, видите ль, слова, слова, слова [177] .Иные, лучшие мне дороги права;Иная, лучшая потребна мне свобода:Зависеть от царя, зависеть от народа —Не все ли нам равно? Бог с ними.НикомуОтчета не давать, себе лишь самомуСлужить и угождать; для власти, для ливреиНе гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;По прихоти своей скитаться здесь и там,Дивясь божественным природы красотамИ пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья,Вот счастье! вот права…

177

Hamlet. (Прим. А.С. Пушкина).