Тайна черного камня
Шрифт:
Он стоял долго. Даже не заметил, что подул ветер, обычный, какие здесь дуют почти всегда, и море приняло свой обычный вид, зарябило, запенилось у кекуров, вашу мело. Ракитский стоял и думал о Вале, о живой, загорелой, веселой. И не сразу услышал, что к нему кто-то бежит от заставы. Оглянулся, увидел дежурного. Тот, не добежав, крикнул:
— Товарищ лейтенант, капитан вас вызывает. Скорее велел. И коней приказал седлать.
«Что произошло?!» — подумал Ракитский и быстро пошел к заставе, не переставая задавать себе вопросы: «Коней зачем? На границе что-нибудь? Заставу бы поднял. А так, для чего?!» И шагал все
Когда вбежал в калитку, увидел, что коноводы выводят из конюшни оседланных лошадей, капитан Жибрун спускается с крыльца заставы. Крикнул Ракитскому:
— Локатор цель обнаружил. Приближается к заливу. Предполагают, наш «бобик», — вскочил на подведенного коноводом коня и поторопил лейтенанта: — Пошевеливайся, а то не успеем. — И тронулся рысью.
Конь Ракитского взял, как обычно, с места в галоп, но лейтенант, еще не догнав капитана Жибруна, передернул повод. Ракитскому сейчас хотелось пустить коня полевым галопом, подгонять и подгонять его, чтобы скорей увидеть море и ее, Валю, живую, радостную, нежную. Но разве обгонишь командира, который едет впереди. Рысью. А поваленные деревья, которые, чем выше к хребту, тем чаще попадаются, объезжает и вовсе шагом. Похоже, он не спешит.
Капитан Жибрун действительно не торопился. Ему и хотелось успеть к приходу корабля, обнаруженного постом технического наблюдения, и вместе с тем он боялся предстоящей встречи: вдруг это не «большой охотник», не корабль Марушева?
Когда старший радиометрист поста доложил ему, что на экране появилась неопознанная цель и приближается к берегу, а потом добавил: «Возможно, наши это», капитан не сразу решился ехать с Ракитским встречать корабль. Понимал, что если не марушевский корабль, то жестокое это будет испытание для Ракитского: подать надежду, чтобы вновь она рухнула. А если Марушева?! Мог ли он оставить лейтенанта здесь, а сам уехать. Подумал наконец: «Переживем вместе. Или радость, или горе» — и приказал седлать коней. Теперь же, чем дальше уезжали они от заставы и приближались к комендатуре, тем больше сомневался Жибрун, тем назойливей тревожил его вопрос: «Зачем же я лейтенанта взял?! Зачем?»
Коня время от времени все же стал пускать в галоп, и деревья, угловатые, перекрученные, с плоскими вершинами, добродушно перешептывающимися с несильным ветром, проносились мимо. Когда же выехали на дорогу, Жибрун больше не сдерживал коня.
Выскочили на опушку. Впереди, у причалов, — офицеры, солдаты, жители села. Встречают траулеры, которые укрывались от тайфуна за Палтусовым мысом и теперь один за другим подходят к причалам. Матросы, сойдя на берег, тоже не уходят. Ждут, пока подойдет поближе корабль, похожий по силуэту на разгруженную баржу. Несколько биноклей переходят из рук в руки.
Капитан Жибрун осадил коня возле толпы, спрыгнул и, ничего не спрашивая, взял бинокль у начальника штаба. Посмотрел на корабль, который уже начал поворачивать в залив, и, передавая бинокль лейтенанту Ракитскому, проговорил взволнованно:
— Наш! Николай Остапович, наш! Живы! Ох, молодцы!
Но лейтенант не слушал капитана Жибруна. Искал биноклем среди двигающихся по палубе силуэтов ее — Валю. И увидел. Больше взгляда от нее не отрывал. Когда она скрывалась в носовой кубрик, ждал с нетерпением ее появления.
Пограничный корабль, общипанный, побитый, подходил все ближе и ближе, и теперь Ракитский уже хорошо видел лицо Вали, усталое, осунувшееся; Валя стояла вместе с матросами у надстройки и так же, как и они, молча смотрела на берег. Искала среди толпившихся на берегу своего Николая.
Берег все ближе. Матросы, зная, что вот-вот прозвучит команда «Приготовиться к швартовке», начали расходиться по своим местам.
— Не терпится швартовы отдать, — проговорил Марушев. — Из смерти выгребли. На твердую землю скорее встать хочется.
— Да. Выстояли. Смогли, — согласился Найденов. — Выдержали испытание. Не грех и на берегу отдохнуть.
— Любопытная эта штука — жизнь. На берег хочется — это точно. Но мысли уже о ремонте корабля. Об актах на списание погибшего имущества. Ох, уж эти бумаги. Потопим флот под их тяжестью. — Марушев помолчал немного и добавил: — Да, век себе не прощу, что испугался поначалу. Будто выдул из меня тайфун все, чему Абориген учил. Если бы не ты…
— Не нужно, Савельич. Я же сказал — выдержали. Вместе. Не каждому выпадает в первый самостоятельный поход такое испытание.
— Что ты утешаешь?! Первый, первый?! Сколько с Аборигеном ходили?! Растерялся я — вот и сказ весь! Нет, мне еще скоблить и скоблить с себя ракушки! — вспыхнул Марушев, но переборол себя и спокойнее закончил: — Действительно, не нужно. В себе пережить все надо. — Включил боевую трансляцию и приказал уже совсем спокойно: — По местам стоять. На якорь и швартовы становиться!
Команду эту прервал крик Вали. Громкий, радостный и тревожный:
— Коля! Я здесь!
Валя подбежала к самому борту и, как только корабль коснулся стенки, спрыгнула на причал, прижалась к Николаю и разрыдалась. Ракитский гладил ее мягкие волосы и едва сдерживал слезы.
— Вот она, радость жизни, — сказал Найденов и вдруг, побледнев, надрывно закашлялся. Горлом пошла кровь.
— Ты что, Володя?! Что с тобой? — поддерживая Найденова, спрашивал с тревогой Марушев, а когда кашель стих, сказал грустно: — Да, отплавался ты. Какого моряка пограничный флот теряет!
— Не пой панихиду раньше времени, Савельич. Ни разу еще в нокауте я не был. И не буду. Поплаваем, Савельич. Поплаваем! Помяни мое слово.
И вытер с губ начавшие запекаться капли крови.
РАССКАЗЫ
ТАЙНА ЧЕРНОГО КАМНЯ
В четырех километрах от заставы, за пшеничным полем, начинается ущелье. Глубокое, узкое, как коридор, оно пересекает гору и выходит к реке, огибающей эту гору. В ущелье даже днем полумрак и тишина, только негромкий шум водопада доносится от речки да иногда каркает воронье.