Тайна, деньги, два осла
Шрифт:
Он действительно был райским, этот уголок. Вернее, кружок. Нет, овал.
Впрочем, форма поляны не имела значения, главным здесь было наполнение этой формы.
От которого даже сосредоточенная на побеге Вика невольно ахнула.
Это не могло быть настоящим, подобная красота осталась только на картинах Шишкина и Левитана. А в жизни природу давно изнасиловала двуногая прямоходящая особь, именуемая человеком. Во всяком случае, до сих пор Вика не встречала такого места на земле, где не имелось бы следов жизнедеятельности человека. В парке,
И даже если вокруг было чистенько и вылизано, как в парках Европы, красота этих парков являлась заслугой ландшафтных дизайнеров, а не фантазерки-природы.
А здесь…
Здесь деревья чуть-чуть расступились, раздвинули густые кроны, разрешив солнечному свету добраться до земли. Позволив этим двоим, свету и земле, наслаждаться друг другом снова и снова. Встречаться утром и расставаться после заката.
А от взаимной любви обычно рождаются красивые дети.
Очень много таких детишек играло сейчас на поляне с ветром, пряталось в густой траве, шепталось и хихикало о чем-то девичьем, собравшись в кружок.
Они были красивые, эти лесные цветы. Синие, желтые, лиловые, красные – голова кружилась от этого буйства красок. И от аромата…
– Ну, как тебе? – Зашелестевший прямо в ухо мужской голос мгновенно выдернул Вику из озера эйфории, а опустившиеся на плечи тяжелые ладони заставили вздрогнуть. – Красиво здесь, правда?
– Очень, – еле слышно произнесла девушка, ощутив усиливающуюся дрожь ладоней.
Ой-ой… А времени-то совсем нет.
– Я когда увидел это место, – хрипло продолжил фон Клотц, – сразу представил, как сладко будет любить тебя на этом живом ковре. И какое красивое дитя мы тут зачнем!
Так, пора срочно принимать охлаждающие страсть меры!
А что может быть противнее вздорного бабского визга?
– Какое еще дитя?! – Побольше капризного скрипа, вспомни, как звучит пенопласт на стекле. – Ты совсем с ума сошел? Я сейчас сознание потеряю от голода, а он опять за свое! Самец – он и есть самец! Я вообще не понимаю, зачем вам, мужикам, большая голова, если все равно всеми вашими действиями руководит маленькая!
– Какая еще маленькая? – слегка офонарел немец.
– Головка!
– Фу, Викхен, – поморщился фон Клотц, отлипая от девушки, – какая же ты все-таки грубая и не романтичная! Такая красота вокруг, все буквально дышит негой и страстью, а ты…
– А я, – продолжила нудить Вика, – еле на ногах стою, если кто не заметил. И сил на ахи-охи по поводу цветочков у меня нет.
– Ну что же. – Мужчина подхватил стоявшую у ног корзину и направился к выбежавшей на середину поляны изящной березке. – Давай приступим к восстановлению твоих сил. Может, потом ты все же сможешь оценить всю прелесть и красоту этого места.
– Может, и смогу, – пробурчала пленница, с трудом ковыляя следом. – Но не гарантирую.
– Садись вот сюда. – Фридрих вытащил из корзины покрывало и расстелил его под березкой. – Отдохни, а я пока стол накрою.
– Ты что, еще и стол прихватил? Складной, что ли?
– Викхен, – усмехнулся фон Клотц, – не пытайся показаться глупее, чем есть. Ты, я вижу, все еще не спрятала свои иголки? Может, хватит колоться? Просто закрой глаза и слушай лес, я тебя позову, когда все будет готово.
Что готово? Ложе любви? Или напиток любви? Интересно, он что-нибудь в вино подмешал или рассчитывает на обычное действие алкоголя?
Любопытно, конечно, но вот проверять экспериментальным путем почему-то не хочется.
Но делать-то что? Что?!
Собрать цветов и попытаться забить немца букетом? Поможет, если только в середину букета камень засунуть, а вот камней-то подходящих, эдаких орудий пролетариата – увесистых булыжников, – вокруг и не наблюдается.
Поймать пчелу и сунуть ему в штаны? Так пчелку жалко, хорошее насекомое, трудолюбивое, зачем ей видеть перед смертью всякие гадости. И не факт, что бедняга сможет с перепугу ужалить прямо в гадость…
Вика прислонилась спиной к белому стволу и сквозь полуприкрытые веки снова и снова осматривала полянку. Ну, может, хоть палка какая-то тут есть? Нет, не ветка, нам дубина нужна попрочнее. Голова у Фрицци крепкая, веткой разве что эффекта «Мурашки-антистресс» добьешься.
А надо – антисознание. Чтобы отключился дойч часика так на два, а еще лучше – на три.
Что? Навсегда отключить?
Нет, не надо. Убивать Вика никого не хотела. Ведь с этим потом жить…
К тому же фон Клотц, хоть и был изначально виновен в том, что Вика оказалась в одном самолете с Портновым, спас ее от омерзительной участи.
В общем, его надо просто вырубить.
Ага. Просто. Только вот как?!
– Викхен! – Возбужденно-радостный голос немца грубо прервал лихорадочные поиски средства нанесения тяжких телесных повреждений обладателю голоса. – Просыпайся! У меня все готово!
Девушка нехотя открыла глаза и едва удержалась от изумленного возгласа.
Он что, все это умудрился поместить в одну корзину? Но как?!
Еда – ладно, хлеб и сыр здесь нарезал. И фрукты, и овощи, и копченое мясо – тоже понятно. Но фарфоровые изящные тарелки? Но кофейник? Но бокалы? Но накрахмаленные салфетки, в конце концов?! Как он умудрился не примять их напыщенность?
И как врожденный аристократизм уживается в этом человеке с расчетливой жестокостью?
– Ну, – фон Клотц наполнил бокалы золотистым вином, – давай выпьем. За нас с тобой.
– Давай сначала поедим, – жалобно простонала Вика, схватившись за виски, – а то меня мгновенно унесет даже от половины бокала.
– Не унесет, – мурлыкнул немец, придвигаясь поближе. – А унесет – я подхвачу. Пей, моя девочка, пей.
– Сначала ты.
– Почему? – искренне удивился Фридрих. А затем понимающе усмехнулся: – Ты что, думаешь, что я что-то подсыпал в вино?