Тайна для библиотекаря
Шрифт:
Он кое-как втиснулся в нишу и теперь, скрючившись в три погибели, изучал находку вблизи.
— Снова орлы?
— Пентаграммы. И буквы еврейского алфавита, только другие. Не те, что на клочках пергамента.
Ростовцев присвистнул.
— Витальич, ты что-нибудь понимаешь? На кой ляд московскому государю запечатывать свою библиотеку каббалистическими значками? Я ещё понимаю — там, в коридоре, но на печатях-то?..
Я подумал и кивнул.
— Пожалуй, понимаю. Видишь ли, в основу книжного собрания Иоанна Васильевича легли книги, привезённые из Рима Софьей Палеолог. Про неё на Руси ходили упорные слущи, что византийская принцесса — ведьма, и в Москву из Италии она привезла с собой кое-что посерьёзнее травников да духовных книг на латыни и греческом.
— Экая, прости господи, бесовщина… — Ростовцев попятился и быстро перекрестился. — Что же, предлагаешь ничего не трогать?
— Придётся тронуть. — вздохнул я. — Куда мы денемся? Ставлю медную полушку против золотого империала, что нужный нашему гасконскому другу свиток как раз там и помещается.
О том, что то непонятное, ради чего я сам ввязался в эту авантюру тоже, скорее всего, помещается в «чёрной», запретной части библиотеки, я благоразумно умолчал.
Ростовцев иронически хмыкнул.
— Не буду я с тобой спорить. Полушки жаль. Нам бы сейчас попа, или хоть святой воды, дверь окропить…
— Чего нет, того нет. Давай, может, коньяком? Во фляжке, кажется, ещё осталось.
И я снова зашарил в сумке.
Выглянув в очередной раз из-за поворота коридора, Гжегош обнаружил, что русский, оставленный караулить Делию и других пленников, по одному заталкивает их в дверь в стене. Прежде чем поляк успел сообразить, что следует предпринять, и дверь захлопнулась. Заскрежетало железо засова.
Дело оборачивалось худо. Если за этой дверью находится то, за чем они пришли сюда — тогда ещё ничего, тогда можно подождать и снова сесть русским на хвост. Хуже, если они будут выбираться другим путём. Гжегош понимал, что дверь ему не выломать, ни сабоя, ни пистоли в этом деле не помощники. Чадящей же в фонаре свечи надолго не хватит, а потом — тьма и неизбежная смерть от голода и жажды. Это, конечно, если не хватит духу пустить себе пулю в лоб…
Оставалось ждать. Он сел на пол, привалившись спиной к кирпичам, и поставил фонарь перед собой. Вокруг копошились и пищали крысы и самая крупная, вожак, сидела перед ним, по-заячьи сложив передние лапки, и отблески свечи играли в её выпуклых, как бусины, красных глазках.
[1] Аббатство Сакра ди Сан-Микеле стало прототипом аббатства в романе Умберто Эко «Имя розы».
VII
— …он вызвал меня и устроил форменный допрос. Я, конечно, поначалу всё отрицал, говорил, что у его сына богатое воображение. Николай — это тот офицер, которого я спас — пытался отца урезонить, но тот упёрся, и я в итоге не выдержал и всё рассказал.
Мати смотрела на Диму с сочувствием. Бывший комсомольский вожак и фарцовщик стан неузнаваем: в глубоко серых, раньше нагло разглядывавших собеседника глазах теперь притаился страх. Речь стала тихой, с осторожным взвешиванием каждого сказанного слова. Прежняя уверенность в себе — куда только подевалась?
После беседы с Аракчеевым, продлившейся около получаса, их заперли в кордегардии, приставили караул. «Вам есть о чём побеседовать…» — напутствовал их царедворец. Говорить с кем-либо ещё, включая караульного солдата, приставленного к их «камере», граф настрого запретил, велев, если что понадобиться, звать дежурного офицера. А лучше — не затруднять занятых людей, а сидеть смирно и крепко думать над дальнейшей своей судьбой, которая
— И на чём же ты засыпался? — спросила девушка. — Она уже знала, что собеседник сначала попал к французам и состоял санитаром при полевом госпитале; во время Бородинского сражения сумел перебежать к русским и при этом спас от верной смерти тяжело раненого юношу-офицера. После он сопровождал спасённого во время в Москву; ходил за ним, когда тот приходил в себя после операции, вёл долгие беседы по ночам, когда он не мог заснуть, мучимый фантомными болямив ампутированной ноге. В благодарность офицер, на которого глубокое впечатление произвели и культурное обращение и обширные знания необычного «санитара» (Дима назвался сыном гимназического учителя из Иркутска, полагая, что вероятность встретить земляка из таких дальних краёв минимальна), предложил ему сопровождать его и дальше, в родительское имение под Воронежем.
— Николай предложил мне место домашнего учителя. — ответил Дима. — Младшему сыну Распоповых одиннадцать лет, вот к нему меня и приставили. Мальчишка оказался умный, живой, и бредил путешествиями и географией. Ну, я и рассказал ему о Тибете, Гималаях, и африканских путешествиях доктора Ливингстона к озёрам Виктория и Альберта. И совершенно забыл, что на здешних картах на их месте сплошное белое пятно…
— И что, одного этого хватило?
— Нет, конечно. Потом были и другие оговорки, и не только по географии. Парнишка оказался дотошным, всё запоминал и стал меня расспрашивать. Я пытался выкрутиться, говорил, что сам всё придумал, чтобы ему было интереснее. Но он не поверил, и всё рассказал отцу.
— И что потом?
А потом… — Гнедин пожал плечами. — Потом, когда я признался, кто я такой, отец Николая заявил, что он не имеет права скрывать такие важные сведения — тем более сейчас, когда война и Бонапарт занял Москву. Он самолично отвёз меня в Петербург и сдал на руки графу Аракчееву. Оказывается, они ещё при императоре Павле служили в Преображенском лейб-гвардии полку — Аракчеев майором, а старший Распопов поручиком.
Да, натворил ты дел… — Матильда покачала головой. — надо было думать, прежде чем язык распускать. Хотя, я тоже хороша: выложила всё Вревскому, как дурочка. Потом пожалела, но было поздно — барону вожжа под хвост попала. Сгрёб в охапку меня, книги, и, не дожидаясь полного выздоровления, на почтовых в столицу. Рана у него в пути открылась, но он и слушать не хотел, чтобы задержаться и подлечиться — так рвался сюда…
Дима безнадёжно махнул рукой, и столько в его жесте было безнадёжности, что у Матильды на душе стало совсем кисло. Вот и Вревский куда-то подевался… хотя чем он сможет ей помочь против самого Аракчеева? Болгарка достаточно была знакома с историей России, чтобы осознать, в какие ежовые рукавицы они угодили.
— Как же же мне с вами поступить, ротмистр?
Вревский стоял навытяжку посреди огромного кабинета, перед просторным, как плац, письменным столом. На письменном приборе сверкал ярко начищенными бронзовыми шароварами негр, опирающийся на трёхлапый якорь между двумя бронзовыми же кадками-чернильницами — торс у негра был искусно вырезан из эбеново-чёрного камня, и одни только белки сверкали кварцевыми вставками. Со стены за спиной Аракчеева строго смотрел на посетителя государь-император Александр Павлович.
— Как вам будет угодно, ваша светлость! Готов служить Отечеству там, где это необходимо…
— Я в этом и не сомневаюсь, ротмистр. Вопрос только — где это действительно необходимо…
После достопамятного визита в Зимний, Вревский сутки провёл в казармах Семёновского полка, куда ему было предписано отправиться сразу же по окончании аудиенции у Аракчеева. Он попытался расспросить своего адъютанта, который передал это распоряжение, почему нельзя к себе на Фонтанку — хотя бы заехать за вещами — но приятель внезапно сделался неразговорчивым и от дальнейших объяснений уклонился. Так и просидел сычом всю дорогу в экипаже, и явно вздохнул с облегчением, расставаясь с бароном возле парадного подъезда