Тайна древнего замка

Вальц Эрик

Осталось еще два пера. Если боги не обманули меня, должны умереть еще два человека.

Клэр

Недавно я думала, что скоро умру. Тогда я писала, словно прощаясь с миром. Теперь же слова, выведенные мной на бумаге, будто знаменуют собой начало нового времени, ибо с завтрашнего дня письмо будет для меня единственным способом связаться с миром. Ничто не спасло бы меня. Ни вечная ложь, но краткая вспышка счастья, ни добрые, ни злые мои дела не предотвратили бы того, что мне предстоит. Меня искалечат, а

на теле моем выжгут клеймо. Мой сыночек никогда не услышит звука моего голоса, мало того, он сам проклянет меня, ибо с детства будет нести на своем челе отметину бастарда. Может быть, это справедливо. Может быть, сегодняшний день — это закономерное последствие той лжи, что родилась в прошлом году.

Сегодня утром, надев белые траурные наряды, мы вышли во двор попрощаться с Бальдуром. Мы видели его в последний раз, поверженного Голиафа, убитого в тот миг, когда он не ждал смерти. Он уклонился от стольких ударов мечей, столько стрел просвистело рядом с его головой! Но Бальдур погиб на сеновале. Ему перерезали горло. При жизни он не был героем, для этого Бальдур был слишком общительным, слишком простым парнем. Считается, что герой — существо одинокое и благородное, а наш Бальдур был грубоват. Его смерть была под стать его жизни — кровавая, но не вызывающая почтения, несчастливая, но не трагическая. Бальдур хотел уничтожить меня, а теперь он и сам мертв. В этом не было никакого пафоса, только обыденность.

После службы, когда мы вышли из часовни, викарий обратился к толпе:

— Бальдура, несомненно, убили точно так же, как и его зятя, графа Агапета. Я обещаю вам, что расследую это преступление и выясню, кто совершил его. Завтра в это же время я начну заседание суда. В проведении процесса мне будут помогать двое судебных заседателей. Что касается обвинения Бальдура… Как вам всем, вероятно, известно, сегодня в полдень должен был проходить суд, на котором Бальдур собирался предъявить обвинение графине. Но теперь, поскольку Бальдур мертв, он не может выдвинуть официальное обвинение, а без них я как представитель королевской и герцогской судебной власти не готов начинать расследование. Если кому-то из вас есть что сказать по этому вопросу, пусть он скажет это сейчас или молчит до конца своих дней.

Я посмотрела на Элисию. Она была единственной, кого я опасалась, ведь кому еще придет в голову обвинять меня? Кроме Эстульфа и моей верной служанки Бильгильдис, присутствовали только священник и крепостные, среди них три девы-вдовы, столь трогательно заботившиеся обо мне и о маленьком Рихарде, когда я болела.

Еще утром они пели:

И в час счастливый

ведет человека

злая судьба

к терниям на пути.

Элисия молчала. Она уже давно узнала правду и долго боролась за справедливость, но в то мгновение, когда нужно было сделать выбор между истиной и моим благополучием, моя дочь выбрала меня. Более того, ее молчание означало отказ от наследства и графского титула, который мог бы получить ее еще не рожденный ребенок. Я с благодарностью посмотрела на нее. Сколь бы озлобленной и ожесточившейся ни была Элисия, в решающий момент она поддержала меня. Я этого никогда не забуду. Я немалым пожертвовала ради своей дочери, но все это было не зря. Элисия была верна мне, и ее верность на самом деле была любовью, пусть она и не понимала этого. Я достаточно хорошо знаю свою дочь. Она следует своей совести и представлениям о добре и зле, какие бы поступки она ни совершала.

Я была спасена… Но надолго ли?

Прошло всего лишь мгновение, и вперед вышла Бильгильдис. Она вытянула вперед руку, указала на меня и громко произнесла что-то невнятное. Звуки, срывавшиеся с ее

губ, были ужасны, а сокрытый в них смысл… Мне казалось, демон говорит со мною. «Почему? Почему, Бильгильдис?» Эта мысль пронеслась в моей голове, но тут я увидела, как слезы блестят на ее глазах. И это не были слезы печали или боли, нет, то были слезы радости. Бильгильдис ждала этого мгновения много лет, и стон, сорвавшийся с ее губ, на самом деле был смехом. Бильгильдис хохотала.

Я потеряла сознание.

Бильгильдис

Теперь с Клэр покончено. Завтра я расправлюсь с ней. Викарию в связи с выдвинутыми мной обвинениями ничего не оставалось, как согласиться на ордалии, испытание огнем. Теперь графине придется босиком пройти пятьдесят шагов по раскаленным углям, и если на ее подошвах останутся ожоги, значит, она виновна. Полагаю, ни у кого не возникает сомнений в том, каков будет исход этого испытания. Клэр искалечат, а Эстульфа, как ее искусителя, посадят голым на осла, изобьют розгами до крови и прогонят прочь из графства.

Та, что мучила меня всю мою жизнь, теперь заплатит за все. Наконец настал этот день. Почти тридцать лет я ждала этого. До сих пор не могу поверить в собственную удачу. Был ли в моей жизни день счастливее? Бальдура убили этой ночью, и потому мне суждено стать не только свидетельницей, но и обвинительницей по этому делу. Ах, это сладостное мгновение, когда я в присутствии всех указала на нее пальцем. И я кричала, я кричала в своем сознании: «Посмотрите, вот она, женщина, лишившая меня красоты, лишившая меня голоса, лишившая меня возлюбленного во времена моей юности, жившая с моим любимым во времена моей зрелости. Глаз за глаз, — мысленно кричала я. — Язык за язык».

Видел бы ты ее глаза в этот момент, о мой читатель из дальних времен. Вначале Клэр ничего не понимала. А потом… потом она поняла все. Да, графиня поняла, как сильно я ненавидела ее все эти годы. И она пошатнулась под грузом этого осознания. Но Клэр все поняла слишком поздно. Подписав бумагу о моем освобождении, она сама вложила мне в руку щипцы, которыми я вырву ее поганый язык. Сегодня из моего рта течет кровь, но я радуюсь, ибо знаю, что завтра потечет кровь изо рта Клэр. А потом… послезавтра…

Обвинив Клэр в неверности, я отправилась к Оренделю. Юноша не выходил из своей комнаты, как я и просила его, но под его дверью слуги успели обсудить смерть Бальдура, потому Оренделю было известно об этом.

— Это они сделали, да, Бильгильдис? Это Эстульф и моя мать убили моего зятя, да?

Я кивнула. А потом написала: «Я обвинила твою мать в супружеской измене и клятвопреступничестве. Завтра ее накажут за это. Затем наступит твой черед покарать ее».

— Я это сделаю, Бильгильдис. Я убью Эстульфа, а потом… Может быть, достаточно будет убить только Эстульфа? Без него мать не сможет править, да еще и после обвинения в клятвопреступничестве. Я стану графом, все будет хорошо. Верно? Она же все-таки моя мать, Бильгильдис. Я правда должен это сделать?

Я написала: «Ты должен. Подумай о том, что они сотворили с тобой. Подумай о том, что это она привела к смерти твоего отца и зятя. Эстульф был лишь инструментом в ее руках. Убей их обоих, убей их так, как убивали они. Пускай в последний миг они узнают, кто отмстил им. Тебе нечего бояться. За это тебя назовут героем».

Орендель подумал немного.

— Обещаю, я сделаю это, — в его голосе не было и тени грусти.

Я попрощалась с ним, зная, что Орендель убьет свою мать и его казнят за это преступление. Мы увидимся с ним в аду.